Александр Листовский - Солнце над Бабатагом

— Не знаю, сумею ли я… — начал было Саид-Абдулла.

— Сумеешь! — Касымов нахмурился. — За этим я к тебе и пришел… Поедешь завтра же в Каттакурган и договоришься с Маймуном. У него есть список на девяносто шесть мусульман. Все они опасные люди. Они работают на хлопковом заводе. Всех их уничтожить. Понятно? Свяжетесь с Абду-Саттар-ханом. Его отряд в триста джигитов поможет вам. Налет на город организуете в базарный день. Ясно?

— Ясно.

Касымов некоторое время молчал.

Сможет ли этот вялый, изнеженный человек выполнить столь важное поручение? Подумав, успокоился: основная тяжесть ляжет на Абду-Саттар-хана, а Саид-Абдулла будет лишь присутствовать при налете как представитель центра иттыхадистов.

— Теперь второй вопрос. У главнокомандующего войсками ислама убит главный казначей. Мулла Абдукахар просил подыскать ему подходящего человека. Наша организация постановила послать казначеем тебя.

— Меня?! — Саид-Абдулла вскочил, опять сел, снова вскочил и махнул на Касымова обеими руками. — Что ты? Что ты, Касымов?! У меня жена, дети… Да ты что? Смеешься?

— Нет. Я говорю совершенно серьезно. А ты, видно, решил загребать жар чужими руками, как это делают некоторые наши друзья? Нет, друг, так дело не пойдет. Организация вынесла это решение, и ты обязан выполнить его. Ты торговый человек, считать умеешь, а в дальнейшем будешь у нас министром финансов. Все. Мне пора.

Касымов поднялся, пожал руку ошеломленному Саид-Абдулле и вышел из комнаты.

В то время как иттыхадисты развивали лихорадочную деятельность по организации басмаческих шаек в Западной Бухаре, прибывший под Байсун Энвер-паша приступил к выполнению своего плана.

На совете собранных им беков Восточной Бухары было решено созвать народ и объявить ему свою волю.

Глашатаи — джарчи, получившие указания беков, разъехались по дальним кочевьям, кишлакам и аулам. На базарах, в караван-сараях — всюду, где только представлялся случай, они говорили о скором возврашении эмира и призывали людей спешно идти к аулу Ташчи, где народу будет объявлена воля старейшин.

Эти сообщения посеяли тревогу и страх. Люди тронулись с мест.

На лошадях, ишаках, а кто победнее — пешком они ехали и шли в аул Ташчи, расположенный в широкой котловине среднего Бабатага. Они спешили послушать, что скажут им созывавшие их старейшины и сам «ученый» мирза Мумин-бек, который, как говорили, только что возвратился со свидания с Богадур-ханом, бывшим эмиром бухарским.

Растянувшись змейками по головокружительным кручам, ехали коренастые наездники локайцы. Вслед за ними легкой походкой горцев шли люди из Дарваза, Каратегина, Бальджуана и Гарма. Преодолев снеговые вершины среди облаков и туманов, они прошли крутым берегом Вахша и на пятые сутки пути подходили к месту сборища. С гор Гази-Малик спускались таджики. Навстречу им, обливаясь потом, поднимались из Сурханской долины кунградцы, дурмены, белуджи.

К восходу солнца в широкой котловине возле аула Ташчи, близ юрты, в которой совещались старейшины, собралось несколько тысяч людей. Расположившись пестрыми толпами, люди толковали между собой и обменивались новостями, услышанными на последних базарах. В жарком воздухе стояли гомон и гул.

Тут же, у вбитых в землю приколов, стояли привязанные за ногу подседланные лошади.

Внезапно из ущелья показались вооруженные всадники. Впереди на рослом сером жеребце с золотой сбруей ехал Ибрагим-бек. Его смуглое немолодое лицо с горбатым носом, подстриженной черной бородой, начинающейся от самых ушей, и чуть опущенными усами было обычным лицом локайца, и только глаза, посматривавшие с холодным презрением, выдавали в нем человека, привыкшего к власти. За ним с развернутым малиновым знаменем скакали конвойные в черных и красных чалмах. Дальше ехали вооруженные всадники в перехваченных кожаными патронташами халатах. Они били в бубны и пели боевые песни.

Не доезжая до юрты, Ибрагим-бек остановил свой отряд и слез с лошади. Два нукера бросились к нему. Он передал им поводья, подошел к юрте, откинул шелковую занавеску, заменявшую дверь, и, пригнувшись, вошел в юрту. Напротив входа, у стены, завешенной ковром, сидел Энвер-паша. Рядом с ним поместился бывший правитель Локая Абдул-Рашид-бей. Это был сухой старик лет восьмидесяти, с впалыми щеками. Казалось, он втянул их нарочно. Его маленькая, высохшая голова, покрытая огромной белой чалмой, была насажена, как на копье, на сморщенную тонкую шею. Приложив ладонь к заросшему седыми волосами хрящеватому уху, он с видимым вниманием слушал мирзу Мумина, тучного человека с оплывшим лицом, который, изредка прихлебывая чай из стоявшей перед ним пиалы, неторопливо читал фармон — повеление эмира бухарского. Ибрагим-бек, обменявшись молчаливыми приветствиями с присутствующими, присел рядом с Абдул-Ра-шид-беем.