Юзеф Крашевский: Князь Михаил Вишневецкий

Но с той самой минуты, когда начали говорить, одеваться и развлекаться по-французски и по-немецки, — прежняя Польша была обречена на смерть.

Вместо того, чтобы собственными силами вырабатывать себе собственную цивилизацию, имеющую местный национальный характер, Польша была вынуждена перерождаться и преображаться. Никогда подобный жестокий перелом не происходит без противодействия и страданий. И вот многочисленные ряды шляхты, которая чувствовала себя польскою и хотела такою же остаться, расположилась грозным лагерем против космополитов.

Борьба началась без выставления лозунгов на знаменах; на знаменах было написано нечто другое, но в существе своем она была ничем иным, как борьбою за сохранение нравов и характера нации. К этим национальным чертам принадлежала, конечно, и преувеличенная "свобода", которою пользовались не только ради сохранения ее самой, но и для того, чтобы довести нацию до развала и анархии.

У обеих сторон, как у панов-магнатов, так и у впечатлительной и недисциплинированной шляхты были свои достоинства и свои недостатки, были как хорошие, так и дурные побуждения, но борьба вообще имеет свойство обнажать преимущественно темные стороны, вызывать зло наружу, на поверхность.

В верхних слоях царили: подкуп, деспотизм, продажность; в низших слоях — беспорядочность и распущенность, необузданная заносчивость и задор.

Шляхта неохотно шла в рядовые при всеобщем ополчении; в сейме депутаты хотели быть наравне с сенаторами; военные заговоры и возмущения не переставая потрясали национальную жизнь; магнаты покупали должности, воевали из-за воеводств и пренебрегали судьбою страны; короли, в конце концов, превратились в наемников.

Ни та, ни другая сторона не скрывали того, что переходило даже от поколения к поколению, как нечто освященное обычаем. Шляхта знала, сколько кто затратил на свое звание, или заплатил за старостство, а магнаты также насквозь видели смутьянов и Катилин.

Но в своих низах эта масса, хотя и неоформленная, страстная, неблагоразумная, имела все-таки то преимущество, что в ней кипение, бури, шум и возмущение происходили во имя какого-нибудь принципа, для защиты какой-нибудь свободы, что там приносили жертвы общему делу, тогда как на верхах царил неприкрытый и даже неприукрашенный эгоизм.

Они игнорировали протесты и оскорбления, которыми их осыпали; они цинично шли своей дорогой, но это бесстыдство вырождало их самих морально. Масса уже тем превосходила верхние слои, что она часто выступала на защиту своих прав, пешком и с черствыми сухарями, в то время, как высшие паны пировали в знак пренебрежения к большинству.

Царствование Яна Казимира было критическим моментом: в обоих лагерях развивалась распущенность; шляхта подняла голову, подсчитала свои силы, начала роптать, почувствовала себя силой, но, как всякая человеческая масса, она подчинялась тем, кто ей навязал себя в вожди и колебалась постоянно под влиянием веяний минуты.

Несколько вождей двигали областями, призывали к оружию и перебрасывали массы, как игорный мяч.

Если бы кто-нибудь увидел Варшаву в те времена, между сей^-мами предварительным и избирательным, блестящую, веселую, шумливую, изящную, болтающую по-французски и наводненную такими щегольскими свитами при панах, что их не стыдились даже перед иностранцами, кортежи, сопровождавшие воевод, каштелянов, епископов, — челядь в роскошных цветных ливреях с золотыми галунами, дам с прическами, в кружевах, атласе, подкрашенных, надушенных, называющих себя именами, взятыми из мифологии или из французских романов; — если бы к этому еще кто-нибудь подслушал жаргон салонов, в которых редко слышался польский язык, тот должен бы был, не колеблясь, заключить, что паны, их могущество, влияние, сила, воля, исключительно определяли всю будущность страны.

Все эти мужчины и дамы до такой степени угодничали перед иностранными государствами, перед королем Франции, императором и князьями Священной И inepi л, перед всеми вообще, кто разбрасывал или сулил деньги, что нельзя было не думать, что предстоящие выборы пройдут согласно воле иностранных держав.

Франция, особенно со времени Марии-Луизы, была в тесных сношениях с Польшей и, так как она хотела подчинить себе Польшу в качестве союзницы против Священной Римской Империи, то ясно было, что Ян Казимир должен был уступить престол никому иному, как французскому герцогу Кондэ…