Юзеф Крашевский - Сфинкс

Он сунул еврею два злотых, ворвался в комнату и стал объяснять, мешая все языки, флегматичному немцу, слушающему его терпеливо, внимательно, чуть ли не презрительно. Наконец, его пускают в помещение, где в клетках находятся нумидийцы. Цари пустыни, устав от тряски телеги, измученные, разбитые, легли на подстилку в дремоте и словно безжизненно. Тит лишь взглянул на них.

— Совсем не то мне нужно! — сказал он. — Это две большие скотины, два чучела в львиной шкуре, но не мой лев, о котором мечтаю. Всегда они такие спящие и ленивые? — спросил он немца.

— О, да! Мы даем им кушать вдоволь, чтобы отяжелели. Иногда встают, качаются на ногах, к чему привыкли на корабле и в Дороге на лошадях.

— И никогда не рычат? Не сердятся, не бросаются, не рвут?

— Да хранит Господь! — сказал с испугом немец. — Если б они были голодны, может быть, это бы и случилось, но мы их вдоволь кормим.

— Черт возьми! — прошептал Тит. — Такие львы мне ни к чему! Я даром потратил деньги; но подожди, немчура!

И уселся рисовать льва, но так медленно, так нудно, с таким; терпением разрисовывая его гриву, что хозяин, которому это наскучило, пошел в комнату, оставив около клеток мальчишку.

Тит дал ему денег и сказал:

— Пойди, купи себе пряников, а для льва кусок мяса, дадим ему кушать!

Слегка поторговавшись, мальчишка ушел. Тит воспользовался своим одиночеством, сломал кусок загородки, которой был отделен хлев для еврейской коровы, ночующей тут же, и сквозь отверстия клетки стал дразнить зверя по носу.

Непривыкший к подобному обращению, но не понимая еще, что кто-то решился его задевать, лев поднял лапу и согнал палочку с носа, думая, что это муха. Глаза даже не раскрыл.

— А! Негодяй! Не хочешь сердиться! Прикидываешься дворняжкой! Подожди же!

И вытянул его по лапам, что есть силы. Лев встряхнулся, поднял голову, отрыл глаза, раскрыл пасть и… вкусно зевнул.

— Ей Богу! Это какие-то большие коты, а не львы! Это переодетые телята! Что за черт! — кричал Мамонич.

Боясь, чтоб кто-нибудь не пришел, Тит принялся хлестать все сильнее проснувшегося льва, который сначала не понимал, в чем дело, но, наконец, убедившись в злых намерениях противника, вскочил рыча на ноги и передними лапами схватил решетку клетки. Клетка стояла на телеге, но укреплявшие ее веревки были развязаны, она пошатнулась, задрожала, свалилась вместе со львом и разбилась. Если б Мамонич не отпрыгнул в сторону, то очутился бы под когтями разъяренного зверя. Лев пытался вырваться из своей тюрьмы, ломая ее и рыча.

О! Он был в самом деле красив в своем гневе! А другой, его брат, проснувшись и увидев того на свободе, тоже начал метаться и рваться, наполняя все ревом.

Мгновенно все сбежались; но увидев перевернутую клетку, мечущегося на свободе льва и Мамонича, уцепившегося за балку в потолке, с увлечением и восторгом рассматривавшего сцену, о которой он мечтал столько лет, убежали с криком, запирая все двери. Хозяин немец и еврей рвали волосы на голове и проклинали, но это мало помогало. Тит, вскочив на низшую балку, оттуда перебирался выше, тоже раздраженный, и не переставал дразнить льва. А лев, хотя и ослабевший в продолжительной неволе, пытался достать его. При третьем прыжке он так хватил лапой Мамонича, что едва его не сбросил. Тот пошатнулся на балке, служившей ему убежищем. Теперь он перестал его дразнить, чувствуя, как теплая кровь льется из поцарапанной руки; но не спускал глаз со льва; чтобы запомнить все его движения, физиономию, великолепные мускулистые формы.

Ведь это первый живой лев встретился у него в жизни. Он наслаждался им, как, может быть, никогда не наслаждается любовник желанным видом своей возлюбленной, о которой мечтал всю юность, как не наслаждается скупой грудами золота. Рана не болела, он не чувствовал ее. Так, наверно, выглядел Берне, привязанный к мачте во время величественной бури.

Между тем начался шум и движение в гостинице, в городе. Говорили, что лев вырвался из клетки и бегает по улицам, запирали дома, убегали в верхние этажи, а окна были переполнены выглядывавшими.

— Я натворил бед, теперь надо поправить… — сказал наконец, успокоившись, Тит.

По балке он поспешил на чердак и по лестнице спустился в комнату. Но здесь на него накинулись хозяин гостиницы и собственник льва с криком, ругательствами, жалобами, даже ударами. Немец бесился.

— Молчите, тысяча чертей! — вскричал Мамонич, — или вас всех загоню туда, чтоб было по крайней мере чего орать! Дайте мне, что нужно, а я его опять посажу в клетку.