Олег Зоберн - Автобиография Иисуса Христа

Иуда начал его ревновать.

Вскоре Квинт оставил Кафарнаум и продолжил путешествие на юг, в Набатейское царство, желая посетить Петру – город, где находится гроб праотца Аарона. Что там можно увидеть? Аарон давным-давно свободен от нас всех, а его кости превратились в пыль. Прощаясь с Квинтом, я надеялся, что мое наставление возымеет действие. Я подобрал для него лучшее лекарство. В Петре есть красная скала, с которой можно шагнуть прямо в вечность.

В Кафарнауме располагался отряд римских легионеров, с которыми я хотел найти общий язык, чтобы говорить о Боге. Воевать там было не с кем, а местные евреи в тот год не бунтовали, и бо́льшую часть времени легионеры под надзором своего центуриона выполняли работу по благоустройству города в роли каменщиков, плотников и землекопов. Кроме того, на окружающей лагерь территории они пасли скот и выращивали овощи, чтобы прокормить себя. Временами с целью охраны они сопровождали торговые караваны в соседние города, торговцы хорошо платили за это, опасаясь разбойников. Легионеры стремились попасть в такие командировки, чтобы как-то развеяться, полусонная жизнь в Кафарнауме казалась им скучной. Иногда они отправлялись на охоту по окрестным холмам добыть лань или дикого кабана.

Когда темнело, на улицах раздавался скрип подбитых гвоздями военных сандалий этих суровых и простодушных мужчин, они шатались по городу в поисках дешевого молодого вина и развлечений, что беспокоило благочестивых родителей девушек, которых легионеры настойчиво добивались. В Кафарнауме не было борделей, и легионеры воспринимали это как наказание.

Получая тысячу сестерций в год от императора и дополнительную плату за работу от жителей Кафарнаума, многие из них не знали, что делать с деньгами. Покупать дом или вещи не имело смысла, потому что в любой момент их отряд могли передислоцировать в другую провинцию, а больше тратить особенно было не на что.

Филипп говорил тогда, что хотел бы открыть в Кафарнауме лупанарий и купить для этого черных рабынь из Африки и светлокожих из Дакии, они славятся своими способностями, но нас останавливали две вещи: слух об этом мог разнестись по всему Израилю и повредить моей репутации учителя; и, главное, красивые здоровые рабыни стоили очень дорого, учитывая затраты на их транспортировку в Галилею из ближайшего крупного порта и содержание до того момента, когда все окупится. К тому же у нас не было помещения. Да еще пришлось бы регулярно платить дань префекту-мыловару, который не оставил бы без внимания чужое прибыльное дело.

Слишком часто пробавляться публичным пусканием себе крови я тоже не мог, потому что жить, несмотря на строгость моей философии, все же хотелось. Другими словами, нельзя было постоянно превращать кровь в хлеб насущный, потому что запасы крови у человека ограничены не столько свойствами тела, сколько благоразумием.

Из разных мест ко мне по-прежнему приходили за советом и утешением люди, но почти все они были крайне бедны. От этого, в минуты печали, письмо Орозы Бакурата казалось мне чьим-то злым розыгрышем, иной раз я даже снимал с пальца перстень со змеей и держал его на ладони, чтобы почувствовать вес золота. Некоторые состоятельные евреи посещали меня из любопытства, но мое красноречие не могло превозмочь их недоверчивость и открыть для меня их кошели. Человек, живущий в рыбном амбаре, слишком уж не походил на их представления о мессии.

Временами невыносимо скучно становилось в амбаре на берегу, где мы, видимо, перед оком Всевышнего до поры до времени заменяли сушеную рыбу. Я мог продать перстень, но что-то меня останавливало, и змеиная голова продолжала сверкать на моем пальце. Хотя ученики не жаловались, а Матфею даже стало нравиться то, что мы недоедаем, он увидел в этом благотворную аскезу и даже стал подолгу молиться вслух, что всех нас позабавило, а Симон язвительно заметил, что Матфей скоро станет так праведен, что будет есть леканору [27]и жарить себе лепешки на сухом человеческом кале вместо хвороста, как это делал праотец Иезекииль.

К тому времени я уже давно объяснил ученикам, что общаться с Богом надо утверждая Его реальность, а не подлинность молитв, придуманных жалкими человеческими существами.

Однажды в полдень, сидя с несколькими легионерами в тени лаврового дерева рядом с их лагерем, я говорил им о природе Бога и счастье прямого общения с Ним. Но легионеры не понимали. Я говорил с ними о тщете земной жизни – они смеялись надо мной. Я мягко убеждал легионеров в том, что Рим – всего лишь очередной левиафан в океане бытия, они не понимали и злились.