Олег Зоберн - Автобиография Иисуса Христа

Симон дал ей это снадобье в мере, достаточной, чтобы несколько взрослых мужей провели некоторое время в корчах, и велел подмешать супругу в кувшин с вином, которое тот пил каждый вечер.

Женщина оказалась сообразительной и сделала все правильно.

Изнуренный бессонной ночью, жаром и коликами, недоверчивый сихзрский мельник к утру следующего дня готов был поверить во что угодно, лежа на соломенной подстилке в своем саду.

Мы пришли в город ближе к полудню и в условленный час, будто случайно, встретили эту самарянку на площади возле местных терм. Она оказалась маленького роста, стройной и милой. При случайных свидетелях я приблизился к ней и громко спросил нараспев, как обычно говорил с толпой: «Что ты скорбишь, женщина? Быть может, умирает у тебя кто-то из близких?»

Самарянка заплакала, кинулась на землю и стала обнимать мои ноги так правдоподобно, что я сам чуть было не прослезился.

– Ты великий учитель! – вопила она, и горожане начали выглядывать из-за своих заборов, а прохожие останавливались, глядя на нас. – Ты заглянул в мое сердце, учитель! Мой муж очень болен, я боюсь, он умрет, ведь я так люблю его, так люблю!

– Встань, дочь моя, и веди меня к твоему мужу, – ответил я ласково.

Мы направились к их дому, за нами последовала небольшая гомонящая толпа.

Был жаркий день, ярко светило солнце, и воздух сгустился от всеобщего ожидания чуда.

В саду за домом, возле зловонной выгребной ямы, лежал под персиковым деревом обессилевший мельник, лицо его было серым, и он был так измучен, что даже не удивился, когда люди наполнили его сад. Он трясся, икал, скулил и был страшно напуган, ожидая смерти. Конечно, действие порошка уже кончалось, но он не знал об этом и тихо молился, смешивая слова псалмов с проклятиями и стонами.

Я сел подле него. Он покосился на меня, будто увидел призрака. Симон что-то сказал людям, и толпа затихла.

– Мое имя Йесус, – сказал я. – Хочешь ли ты, чтобы я исцелил тебя?

– Да, равви, – жалобно проблеял мельник, открыв глаза. – Спаси меня, грешного человека, я умираю.

– А хорошо ли ты делаешь свою работу? – спросил я.

– Да, – простонал он.

– А можешь ли ты отделить весь песок от муки? – Я взглянул на него, как в день последнего суда. – Тот песок, который оставляют твои каменные жернова в муке?

– Этого никто не может, равви, – ответствовал мельник, – и я не виноват, потому что все жернова истончаются в песок.

– Так как же ты можешь отделить правду от лжи, – воскликнул я, – если даже простой песок не в твоей власти? Твоя кроткая жена терпит от тебя страдание, хотя ни в чем перед тобой не согрешила, и это начертано на небесах!

Люди в саду загалдели, а мельник, не имеющий сил даже на то, чтобы плакать, прохрипел:

– Верю! Верю! И больше не усомнюсь в своей жене никогда, если Бог смилуется надо мной и пошлет мне исцеление.

– Сегодня же к вечеру будешь здоров, – сказал я.

Так и случилось.

Вся Сихзра была у наших ног. Мы провели в доме мельника три дня и, приятно отягощенные его подарками, отправились дальше.

Иногда бывает полезно вернуть женщине честь. «Хвалю Тебя, Боже, что Ты не создал меня женщиной», – так молятся многие евреи перед сном, и я думаю, это неплохая молитва…

Мы вернулись в Кафарнаум, но слухи о моем бесчинстве у стен Храма опередили меня, и в этом было мало хорошего. Цель не была достигнута, потому что за редким исключением люди воспринимали это как преступление, не имеющее никакой высшей цели. Да и мне больше не хотелось совершать подобные подвиги, рискуя быть растерзанным толпой, и я подумывал о том, чтобы стать обычным скромным лекарем в Кафарнауме, этом тихом зеленом городе, который мне так приглянулся.

Правда, я не знал, что делать в таком случае с учениками. К тому времени они настолько отвыкли выполнять какую-нибудь обычную однообразную работу, что могли погибнуть без меня от скуки, голода и тоски.

Благодаря урокам врача-сирийца Априма я мог помогать людям как врач, но что было делать им? Положение учеников усугублялось тем, что каждый из них, в большей или меньшей степени, действительно видел во мне мессию и не хотел бросать учителя, способного ввести их в пределы Господни.

Первым делом в Кафарнауме я, оставив учеников околачиваться на рынке (сообразительные люди в толпе всегда могут как-то подзаработать), пошел в дом добросердечной вдовы, но ее там, увы, не оказалось, она по-прежнему жила у своих старых родителей, а дом заняла семья хайятов, выходцев из Армянского царства, глава которой, тучный волосатый торговец, каким-то образом убедил вдову, что является ее дальним и любимым родственником. Как и следовало предполагать, хайяты довольно грубо и с насмешками прогнали меня. Что ж, ради такого дома в одном из лучших городов мира действительно стоило покинуть Армению.