Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

— Это любящее сердце он унаследовал от отца, и теперь оно станет достоянием его сына.

Клайв ежедневно (иногда вместе с сыном) ходил к Серым Монахам, где по-прежнему находился его больной отец. Приключившаяся с ним горячка через несколько дней миновала, но он оставался до того немощным и слабым, что едва мог дойти от постели до кресла у камина. Зима стояла на редкость холодная, комната же, в которой он обитал, была теплой и просторной, и врачи советовали повременить с переездом, пока больной не окрепнет и не наступит тепло. Местные лекари надеялись, что к весне он поправится. Навестил его и мой друг, доктор Бальзам; он тоже высказался обнадеживающе, но лицо его при этом было невеселым; По счастью, комната, соседняя с кельей полковника, пустовала, и нам, его друзьям, разрешалось сидеть там, когда нас собиралось слишком много. Кроме его постоянной служанки, при нем почти все время находились еще две любящие и преданные сиделки: Этель и графиня де Флорак, проведшая без отдыха много лет у постели другого старика. Движимая своим христианским долгом, она, без сомнения, пришла бы ухаживать за всяким больным, а тем паче за этим человеком, ради которого когда-то готова была пожертвовать жизнью.

Но все мы понимали, что наш друг уже совсем не тот, что был прежде. Он узнавал нас и, по обыкновению своему, был приветлив со всеми, кто его окружал особенно же он радовался приходу внука: в его стариковских глазах светилось откровенное счастье, и он дрожащей рукой шарил среди простынь или но карманам халата в поисках пряников или игрушек, которые постоянно просил покупать ему для подарков Томми. Еще таи был некий веселый, румяный и белокурый мальчуган из тех, что жили в школе, к которому старик очень привязался. Одним из признаков восстановленного сознания и, как мы надеялись, исцеления полковника было то, что он стал снова звать к себе этого ребенка, чьим шуткам и выходкам от души смеялся. Мальчик звал его "Кодд-Полковник", чем несказанно восхищал старика. "Скажите маленькому Ф…, что Кодд-Полковник хочет его видеть", — говаривал наш друг. Школьника приводили, и полковник мог часами слушать его рассказы об уроках и разных играх, а потом сам пускался болтать, как дитя, толкуя ему про доктора Рейна и про то, как что было здесь во дни того далекого детства. Надо сказать, что вся школа Серых Монахов слышала трогательную историю этого благородного старика, знала его и любила. Мальчики всякий день приходили справляться о его самочувствии, посылали ему книжки и газеты, чтобы он не скучал, а какие-то юные доброжелатели (да благословит бог эти добрые души!) нарисовали несколько персонажей из спектаклей и послали их в подарок "внуку Кодда-Полковника". Томми был вхож в дортуары и однажды явился оттуда к деду в форменном платье одного из младших, чем привел старика в неописуемое восхищение. Мальчуган объявил, что тоже хочет поступить к Серым Монахам. Без сомнения, когда он подрастет, отец исхлопочет ему место и поручит его заботам какого-нибудь примерного старшеклассника.

Так пролетело несколько недель, в течение которых наш дорогой старый друг пока еще был с нами. По временам память изменяла ему, но потом он, хоть и с трудом, вновь обретал ее; и вместе с сознанием к нему возвращалось его обычное простодушие, кротость и приветливость. Он беседовал по-французски с графиней де Флорак, и в эти минуты голова его была удивительно ясной, щеки горели румянцем, та он опять был юношей, полным любви и надежды, этот больной старик с белой, как снег, бородой, окаймлявшей его благородное и усталое лицо. При этом он обычно называл ее попросту Леонорой и обращался к ней с церемонными выражениями любви и почтения; а порой начинал бредить и разговаривать с ней так, будто оба они были по-прежнему молоды. Но и сейчас, как во дни юности, сердце его оставалось чистым, не ведало злобы, не знало коварства и было исполнено лишь мира и благоволения.

Когда его маленький внук ненароком проговорился ему о смерти матери, весть эта, казалось, ошеломила старика. До этого Клайв не решался приходить к отцу в траурном платье, дабы не взволновать больного. В тот день полковник оставался молчаливым и донельзя расстроенным, но, судя по всему, не вполне понял то, что узнал, ибо позднее раза два осведомился, почему Рози не приходит его навестить. И тут же сам отвечал себе, что ее, наверно, не пустили… "Не пустили!" — говорил он, и на лице его изображался ужас; больше он никак не упоминал злополучную особу, тиранившую все их семейство и превратившую в муку последние годы его жизни.