Михаил Иманов: Гай Иудейский.Калигула

…Откуда же я мог знать, что я такой плохой, мне и в голову никогда не приходило задуматься: плохой я или хороший? Я был тем, кем был, — пусть боги отвечают за меня перед людьми. История, память, величие после смерти — один только пустой звук. А я стремился к двум вещам: власти и наслаждению. И имел и то, и другое. Сполна. И пользовался и тем, и другим в полной мере.

Хорошим и праведным быть скучно. Да и то: если бы у меня имелось две жизни или три, тогда можно было бы пожертвовать одной, чтобы сделаться хорошим, праведным — отцом, царем, советчиком, покровителем. То есть, конечно, не для себя самого и не для людей, а для будущих историков. Им в пищу и на потребу отдать свою плоть, свою жизнь, свои мысли, свои желания. Да хоть бы и три жизни, хоть бы и четыре — я не намерен ничего никому отдавать.

Им, историкам, хватит и моего отца, хотя он и не имел полной власти. Но уж любовь народа он имел. Вообще, думаю, что Германик, мой отец, не был глубоким человеком. В сущности, он был простец. Один из них, из людей толпы. И вел себя, как один из них. И как такого же, как они, люди и любили его. Вообще, толпе хочется кого-нибудь любить и хочется быть любимой. Как женщине. Не помню, кто это сказал, что толпа — это женщина. По крайней мере, не мой отец. Он не понимал этого.

Когда умер Август [3] Когда умер Август, легионы отказались признать Тиберия… — Август Гай Октавий (до 27 г. до н. э. Октавиан; 63 г. до н. э. — 14 г. н. э.) — внучатый племянник Цезаря, усыновленный им в завещании. Римский император с 30 г. до н. э. Даже после смерти он считался идеальной личностью, образцом. Добился единовластия в результате побед при Филиппах над Брутом и Кассием и при Акции над Марком Антонием и египетской царицей Клеопатрой VII, тем самым завершил гражданские войны в Римском государстве, начавшиеся после смерти Цезаря. Сосредоточив в своих руках власть, сохранил, однако, традиционные республиканские учреждения. Проявил себя как сторонник римской культуры, ратовал за возврат к старым обычаям. Август стал гарантом «Римского мира», который сделал сорокапятилетний период его правления счастливой эпохой. В 38 г. до н. э. женился вторым браком на Ливии Друзилле, которая постаралась сделать наследником Тиберия, своего сына от первого брака. Август не любил пасынка, но из государственных соображений исполнил волю Ливии и усыновил Тиберия, объявив его своим преемником. , легионы отказались признать Тиберия [4] Тиберий Клавдий Нерон (42 г. до н. э. — 37 г. н. э.) — сын Ливии Друзиллы и пасынок Августа. С 14 по 37 г. н. э. римский император. Чтобы стать наследником Августа, ему пришлось выполнить два условия: развестись с женой, чтобы взять в жены дочь Августа Юлию, а также усыновить и признать наследником Германика, отца Калигулы, вместо собственного сына Друза Младшего. Тиберий стал императором в пятьдесят пять лет, но оставался зависим от матери до самой ее смерти. В политике опирался на преторианцев; сумел добиться улучшения финансового положения империи. Как полководец Тиберий зарекомендовал себя в сражениях с германцами, паннонцами и даками. В 26 г., после смерти матери, в возрасте 70 лет Тиберий удалился на остров Капри в Неаполитанском заливе, где и окончил свои дни, ожесточась и ненавидя весь свет, мучимый болезнями. и предложили отцу верховную власть. А он отказался, простец. И это было началом его славы. Вернее, началом любви толпы. Славы, может быть, еще более сильной. Но это было концом его самого, его личности… не знаю, как лучше сказать… его сущности, что ли. Неужели боги ставят человека на вершину власти лишь только для того, чтобы он угождал толпе? Да разве боги могут не презирать толпу! Да разве человек в глазах богов стоит чего-либо большего, чем презрения!

Я презирал людей уже тогда, когда не имел власти. Но когда она, власть, сделалась моей, презрению моему уже не могло быть ни конца, ни предела.

Не могу сказать, что и я не поддавался никогда этому желанию народной любви. Но оправдывает меня только то, что я никогда не любил их, а только презирал. И положение мое после смерти Тиберия не было таким прочным, как могло казаться. Ведь я сам чувствовал это. Кроме того, я был сыном простеца Германика, и эта дурацкая народная любовь к нему по наследству переходила ко мне. Они, толпа, думали, что это богатое наследство. Впрочем, как еще они могли думать? А для меня это стало тяжестью, которую необходимо сбросить, чтобы быть самим собой. Но власть моя поначалу не была крепка, и мне приходилось носить на себе эту народную любовь, да еще и преумножать ее. Хотя я не жалею, так было нужно. Народ глуп, и когда полюбит кого-то, то уж полюбит окончательно. Ведь не я сам был им нужен и необходим и не мои действия и поступки, но единственно их собственная любовь ко мне. И поначалу я им вполне давал насытиться этой любовью.