Михаил Иманов - Гай Иудейский.Калигула

И вдруг я увидел Гая. Он вышел из темноты в полосу света, будто бы чудесным образом соткался из холодного ночного воздуха. Показался и снова исчез в темноте. Я бросился туда, куда он исчез, и уже через несколько шагов ткнулся в его спину. Он быстро отступил в сторону, прижался спиной к стене дома. Я не видел его лица, но мне показалось, как что-то блеснуло в темноте.

— Га-ай! — позвал я протяжно — Это я, Никифор

Почему-то я побоялся сделать шаг в его сторону и,

оставшись на месте, тихо проговорил:

— Я так долго искал тебя, Гай Не уходи Я должен сказать тебе. Сулла где-то рядом

— Никифор, — наконец услышал я, и после недолгой паузы снова, со столь знакомыми мне интонациями: — Знал бы ты, Никифор, как близко стоял от своей смерти, всего в шаге от нее Не понимаю, почему ты не сделал этого шага

С этими словами его тень отделилась от стены, и я почувствовал его тяжелую руку на своем плече. Он что-то спрятал под одежду и вдруг я понял, что это было оружие — меч или нож. В самом деле, может быть, смерть еще никогда не подходила ко мне так близко.

— Пошли, — сказал он и быстро пошел вперед.

Я последовал за ним, стараясь не отставать, но ноги мои стали словно из камня, и я с трудом передвигал их.

Шли мы долго. Он привел меня к маленькому домику, едва ли не сараю, на противоположной от рудников окраине города, толкнул дверь — она оказалась не заперта, — вошел внутрь. Я — за ним. Остановившись сразу за порогом, ждал. Он что-то делал в темноте. Наконец зажег светильник и пригласил меня внутрь помещения.

Жилище его было убогим: земляной пол, глиняные, со сквозными дырами стены, низкая узкая кровать, стол. И больше ничего.

— Садись, Никифор, — сказал он, указывая на кровать, а сам остался стоять у узкого окна. — Садись, отдохни. Я вижу, ты очень утомился.

Я присел на самый край кровати, доски жалобно заскрипели.

— Говори, Никифор, я слушаю тебя, — сказал он некоторое время спустя.

Я не знал, с чего начать, молчал, и тогда он помог мне:

— Ты говорил о Сулле. Скажи, неужели он подошел так близко?

— Да, — кивнул я.

И вдруг меня словно прорвало. И я, волнуясь, стал пересказывать ему свою жизнь с того самого времени, когда Гай покинул общину. Он ни разу не прервал меня, не задал ни одного вопроса. Минутами мне казалось, что он не слышит меня. Жалкое пламя светильника почти не давало света, но порою глаза Гая словно вспыхивали ярко, и мне делалось страшно. Я сбивался в своем рассказе и не сразу находил нить продолжения. Наконец я закончил, сказав:

— Вот и все, Гай. Я искал тебя, чтобы предупредить.

Он долго молчал, потом неожиданно выговорил:

— Да ты, наверное, голоден, Никифор. У меня есть немного еды.

С этими словами вышел в прихожую, принес холщовую сумку, пододвинул стол к кровати, достал из сумки две лепешки, одну протянул мне. Ржаная лепешка больше походила на сухарь. Я откусил и стал жевать, с трудом глотая. Во рту у меня было сухо, и кусочки лепешки больно царапали горло. Я не мог есть и осторожно положил лепешку на край стола. Мне показалось, что Гай улыбается. Дожевав свою лепешку, собрав крошки в ладонь и отправив их в рот, он сказал:

— Прости, Никифор, больше у меня ничего нет.

Я не удержался и спросил:

— Зачем ты так живешь, Гай? Ведь у тебя есть…

Он остановил меня движением руки:

— У меня ничего нет, кроме веры в Господа нашего Иисуса Христа, — неожиданно проговорил он.

— Но, Гай, я хотел сказать…

Он снова перебил меня:

— Не говори о том, чего не знаешь.

Я уже боялся спрашивать его, а он, посидев некоторое время молча, вдруг стал говорить мне о тщете человеческой жизни, о бессмертии души, о распятом и воскресшем Боге, о богатстве, которое человек должен собирать не на земле, а на небе. Он говорил мне то же самое, что говорил родственник Анания, — заученные, скучные, непонятные слова. И даже голос его, когда он говорил это, был как будто не вполне его голосом. В паузе между его речами я быстро, чтобы он не успел перебить, спросил:

— Да неужели ты все отдал этим христианам? И жуешь теперь эти черствые лепешки, которые невозможно проглотить?

Он посмотрел в мою сторону и, усмехнувшись, ответил:

— Я их проглатываю очень хорошо. И больше мне ничего не надо.

— Но деньги, деньги!.. — вскричал я, забыв об осторожности. — Значит, ты отдал им все деньги!

— Если бы я отдал им все деньги, — тихо и медленно выговорил он, — то христиане давно бы уже правили Римом. Нет, Никифор, я не отдал все деньги. Мне и братьям моим нужно так мало.