Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий

Старик приблизился. На него жалко было смотреть: он дышал, широко раскрывая рот, мокрые от пота, серые от пыли волосы прилипли ко лбу, на щеках и подбородке виднелись грязные разводы. Это был самарянин Лазарь, посланник Антипатра к Демидию Скавру.

— Ну? — выдохнул Антипатр, и Ирод увидел, как руки отца быстро сжались и разжались.

Прежде чем ответить, Лазарь отрицательно повел головой. Антипатр все понял. Впрочем, он понял это еще раньше, когда услышал голос труб за холмом. Все было кончено, подробности не имели смысла. Он повернулся и, не глядя на шумно дышащего старика, быстрым шагом направился к палатке. Лазарь почти крикнул ему в спину:

— Что я мог сделать! Триста талантов Аристовула оказались тяжелее всех наследственных прав Гиркана.

Антипатр, не замедляя шага, скрылся за пологом палатки, а старик, поискав глазами и не найдя места, где можно было присесть, просто опустился на землю.

Ряды легионеров Демиция Скавра неколебимо стояли на вершине холма. Солнце играло на их доспехах неистовым блеском, — казалось, они забрали себе всю его яркость.

Когда Ирод смотрел на холм, у него рябило в глазах и ломило в затылке.

В лагерь вошел в сопровождении четырех центурионов прибывший вместе с легионом Скавра легат Помпея Паладий. Высокий, худой, с обветренным лицом, будто выточенным из камня, он шагал, далеко выбрасывая ноги, не обращая никакого внимания на сбежавшихся поглазеть на него солдат. Взгляд его широко расставленных глаз был холодным, уверенным, бесстрастным.

Предупрежденный Антипатром Арета уже ожидал его на площадке перед шатром, сидел в окружении придворных в том же самом, похожем на трон, кресле.

Легат Паладий остановился в пяти шагах от аравийского царя, центурионы встали за его спиной. Паладий не поклонился, он лишь коротко кивнул, что должно было означать никак не приветствие, а что-то вроде «я здесь». При этом взгляд его остался таким же бесстрастным.

Арета сидел неподвижно, вцепившись руками в подлокотники кресла. В глубине души он всегда чувствовал, что боится римлян, но никогда не представлял себе, что боится их так сильно. Этот долговязый, похожий на болотную птицу римский посланник вызывал у него страх. Он бы и сам себе не смог объяснить почему. Взгляд легата не проникал в Арету, но как бы толкал его, и у Ареты явилась мысль, что этот долговязый римлянин сейчас толкнет его взглядом и великий аравийский владыка вместе с креслом, похожим на трон, отлетит в темную глубину своего шатра, к ужасу и тайной радости собственных придворных.

Не поприветствовав Арету, не представившись, легат Паладий проговорил скрипучим голосом — лениво и бесстрастно, так, будто не он, а царь явился к нему, и не царем, а каким-нибудь назойливым просителем:

— Помпей Магн приказывает тебе немедленно снять осаду города и уйти в свои земли. В случае непослушания ты будешь жестоко наказан.

«Я буду жестоко наказан», — повторил про себя Арета, ощутив, что страх, теснивший грудь, словно разделился на две половины: одна, поднявшись, комком застыла у горла, другая, спустившись, холодила низ живота. Если бы он сейчас и захотел, то все равно не смог бы выговорить ни единого слова.

Но легат Паладий и не ждал от него ответа. Договорив, он, как видно не считая нужным кивнуть вдавленному в спинку кресла царю, просто повернулся и удалился тем же путем, каким прибыл. Его центурионы, стараясь не отставать — на голову выше каждого из них, легат шагал слишком широко, — торопливо последовали за ним.

Они вошли в солнечное сияние, которое словно притягивали к себе римские воины на холме, и исчезли в нем.

Некоторое время Арета оставался неподвижным, смотрел вслед растворившемуся в солнечном сиянии легату и, чувствуя тяжелое присутствие придворных за спиной, не в силах был пошевелиться. Такого унижения он Не испытывал никогда, ни разу в жизни. Даже в детстве, когда отец несправедливо наказывал его, а обида была так сильна и глубока, что он желал отцу смерти. То, что совершил с ним легат, оказалось хуже всякого унижения, это было невозможно выразить ни словами, ни чувством. Два желания, одинаково сильных, возникли вдруг у Ареты. Первое — приказать своим воинам догнать проклятого легата, притащить его, связанного, сюда, бросить в пыль, под ноги великого аравийского владыки. Второе — сползти с кресла и упасть в ту же самую пыль. Упасть и биться головой о землю, издавая звериное рычание и нечеловечески тоскливый вой. Но и первое и второе желания Арета исполнить не мог. Приказывать захватить легата было бессмысленным и безумным поступком. Все равно что приказать захватить солнце и бросить его в пыль у собственных ног. Упасть же в пыль самому тоже было невозможно — Арете казалось, что стоявшие за спиной только и ждут чего-нибудь подобного. Если он сделает это, они бросятся на него, подобно своре собак, и разорвут в клочья.