Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий

Ночью долго ворочался на ложе, не в силах уснуть. Но его тревожило не предстоящее судилище, а то, что домашние (кроме матери, пожалуй) стали его противниками, хотя и неявными. И отец и брат скрывали отчуждение, возникшее между ними и Иродом, но оно было, и Ирод ясно чувствовал его. Так же и этот дом, где он рос, и эта комната, где он сейчас лежал, — они тоже излучали незримое, но очевидное отчуждение. Не говоря уже о городе, который казался теперь Ироду не просто враждебным, но вражеским. Все и всё было против него, и он чувствовал себя одиноким. Но одиночество не порождало тоску, как это бывало раньше, но, напротив, укрепляло его дух и возбуждало энергию. К тому же он был не вполне один, у него была его звезда. Он встал, открыл окно, далеко высунулся наружу, запрокинул голову, нашел глазами свою звезду. Она висела прямо над ним, светила так ярко, что даже облака, проплывавшие под ней, не могли укрыть ее блеска. Ирод долго наблюдал за звездой, потом закрыл окно, лег и сразу же уснул.

Синедрион собрался в тот день в Каменном зале Иерусалимского храма, где проходили торжественные и особо важные заседания. Он подъехал к храму в сопровождении ста всадников (Фазаель все-таки сумел уговорить брата не брать всех), тридцать последовали за ним внутрь, остальные выстроились на площади у центральных ворот. Когда Ирод вступил в зал, возбужденно переговаривавшиеся члены Синедриона смолкли, наступила полная тишина. Шаги Ирода и сопровождавших его воинов гулко прогремели под сводами. Он был одет в пурпурный плащ, тиара на его голове [34] …тиара на его голове… — Тиара — головной убор восточных владык. блестела драгоценными камнями, волосы были завиты и напомажены. Не доходя до массивного трона первосвященника Гиркана, Ирод поклонился — не очень низко — и холодно проговорил слова приветствия. Гиркан болезненно улыбнулся, смущенно обвел взглядом членов Синедриона, потом воинов за спиной Ирода и наконец проговорил слабым голосом, еще глубже вдавливаясь в трон, и без того казавшийся огромным для его тщедушного тела:

— Мы пригласили тебя, Ирод, чтобы…

— Я знаю, зачем вы меня пригласили, — перебил Ирод и, взявшись рукой за расшитый золотом пояс, выставив вперед правую ногу, добавил: — Начинайте, у меня не так много времени.

Члены Синедриона недовольно загудели. Со своего места поднялся раби Симон-бен-Симая, один из самых старых и самых уважаемых в Иерусалиме священников. Он вышел на середину зала и, указав костлявой рукой на Ирода, заговорил, гневно блестя глазами и тряся белой курчавой бородой:

— Я в первый раз вижу — как и вы, судьи, как и ты, первосвященник, — подсудимого, который в таком виде осмеливается предстать перед вами. До сих пор обвиняемые являлись в траурной одежде, с гладко причесанными волосами, дабы своей покорностью и печальным видом возбудить в судьях милость и снисхождение. Но Ирод, призванный к суду вследствие тяжкого преступления, стоит здесь в тиаре, с завитыми волосами, среди своей вооруженной свиты для того, чтобы, если мы произнесем законный приговор, убить нас и посмеяться над законом. При этом я не упрекаю Ирода за то, что своей безопасностью он дорожит больше, чем святостью законов, — виноваты мы все вместе с первосвященником. Мы, которые так много позволяли ему до сих пор! Но не забудьте, что наш Бог велик! Придет день, когда тот, которого вы в угоду первосвященнику (Симон-бен-Симая гневно взглянул на Гиркана, тот втянул голову в плечи) хотите оправдать, убьет вас, не пощадив ни единого человека. За все преступления, совершенные в Иудее, за неуважение к нашим обычаям и святости законов я требую смерти для этого человека!

Симон-бен-Симая медленно опустил руку, которой во время всей речи указывал на Ирода, и, тяжело ступая, но с гордо вскинутой головой, вернулся на свое место.

Члены Синедриона молча переглядывались, никто не решался высказаться. Вдруг из задних рядов послышалось:

— Он враг Иудеи, он достоин смерти!

Все оглянулись на говорившего. Он уже стоял и тоже, как и Симон-бен-Симая, указывал рукой на Ирода. В этот раз рука была крепкой, мускулистой, была скорее рукой воина, чем священника. Это оказался раби Авталион, ученик и сподвижник Симона-бен-Симаи — сорокалетний, плечистый, с тяжелым взглядом из-под кустистых бровей. Его речь по смыслу была повторением речи учителя, но высказал он ее в более сильных, в более резких выражениях. В конце он не только назвал Ирода гнусным преступником, но объявил преступным все его идумейское семейство.