Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий

— Доложи госпоже, что мне надо говорить с ней.

— Госпожа больна, — быстро проговорил управляющий, — она не может принять, она никого не принимает.

Ирод дотронулся до его плеча, коротко и строго бросил:

— Иди.

Управляющий, не разгибаясь, боком проскользнул в дверь. Ирод пошел за ним, остановился у лестницы. Ждал, сжимая рукой мраморные перила. В доме было тихо, слишком тихо, он казался нежилым. Он вспомнил, как приходил сюда в первый раз и как Мариам неожиданно выбежала навстречу: выбежала, смутилась, застыла, с настороженностью и любопытством разглядывая его. Он чутко прислушался, желая уловить ее торопливые шаги, но вместо них наверху раздались шаркающие шаги управляющего. Ирод поднял голову. Управляющий остановился на середине лестницы, лицо его было белым как полотно, нижняя губа заметно дрожала, будто он хотел выговорить что-то, но не мог.

Ирод понял, что Юдифь не хочет видеть его. Первым его желанием было уйти. Он даже сделал короткий шаг назад, но остановился — рука, крепко сжимавшая перила, удержала его. И не только удержала, но рывком, как бы вне зависимости от желания (Ирод еще не успел решиться), потянула вперед. Рывок оказался столь сильным, что он, чтобы не споткнуться, перепрыгивая через две ступени, взбежал по лестнице, сопровождаемый нечленораздельным и жалобным стоном управляющего.

Сам не зная, куда он идет, Ирод быстро прошел по коридору и, взявшись за витую серебряную ручку, приоткрыл дверь (то ли последнюю, то ли предпоследнюю от конца коридора). Приоткрыл и замер — перед ним сидела Мариам.

Она сидела на низком стульчике у окна и испуганно смотрела на него. Так, будто заранее знала, что это он идет по коридору и что он откроет именно ее дверь. Несколько мгновений она неподвижно смотрела на него, потом медленно, не сводя с него взгляда, поднялась, шагнула навстречу и остановилась, подняв руки и прижав их к груди. Ее взгляд говорил больше, чем могли бы сказать слова. Ирод понял, что она думала о нем и ждала его.

— Мариам, — выговорил он глухо, и она чуть заметно кивнула ему.

Больше он не сумел выговорить ни единого слова, только сжал серебряную ручку двери с такой силой, что ему показалось, будто металл мнется под рукой.

Он скорее почувствовал, чем услышал шаги за спиной и только через несколько мгновений услышал резкий окрик:

— Ирод!

Он не пошевелился, и губы его беззвучно прошептали: «Мариам».

И Мариам опять кивнула, теперь уже явственнее. Он знал, что она поняла все, что она не видит, не слышит, не ощущает ничего другого вокруг — видит только его, ощущает только его, так, как если бы он заключил ее в объятия. Она поняла все, что он хотел, но не сумел ей сказать.

— Ирод! — услышал он крик Юдифи у самого своего уха и, вздрогнув, оглянулся: бледное, злобное лицо ее с подрагивающей правой щекой находилось так близко от его лица, что чуть расплывалось в глазах. Она повторила — уже негромко, но с неимоверной злобой, брызнув в него слюной и отстранившись: — Ирод! — Сглотнула, дернув головой, — Мало того, что ты убил мужа и сына, но, попирая все законы, ты врываешься в дом…

Она продолжала, но он ее больше не слышал: выпустил ручку двери, обошел стоявшую перед ним Юдифь и зашагал вдоль коридора, ни разу не обернувшись и удивляясь, какая же в доме стоит тишина — абсолютная, как в ночном небе, где среди других звезд горит и его звезда.

…Поздней ночью он вышел во двор и только запрокинул голову, как сразу ее увидел. Мариам. Это была Мариам. Она смотрела на него, и серебристое сияние окружало ее голову.

— Я люблю тебя, — прошептал он и увидел, как она кивнула в ответ.

Он произносил это раз за разом, и она всякий раз согласно кивала. От напряжения у него затекла шея и стали слезиться глаза. В слезном тумане лицо Мариам расплылось, и вдруг вместо ее лица он увидел злобное лицо Юдифи. Ирод испуганно заморгал, капли слез повисли на щеках, лицо Юдифи исчезло, и он снова увидел Мариам. Ее губы пошевелились, и ему показалось, что они выговорили то же, что он говорил ей: «Я люблю тебя!» И Ирод согласно кивнул в ответ.

Гай Юлий Цезарь, счастливый победитель Помпея, не думал, что вот так просто окажется в ловушке, а жизнь солдат и его собственная будет висеть на волоске. Нет, никогда не мог он предположить, что его судьбой (про себя он всегда говорил: «Моя божественная судьба») будут распоряжаться столь низкие и низменные люди. А ведь после битвы при Фарсале его будущее казалось безоблачным.