Гиркан коротко усмехнулся:
— Я не был в Риме, но уверен, что и там не найдется девушки, которую можно было бы сравнить с тобой.
От этих слов Мариам стало неловко, она опустила голову. А Гиркан сказал:
— Тебе нечего стыдиться: твоя красота слишком великолепна и слишком величественна, чтобы принадлежать тебе одной. Она — гордость всей Иудеи и — не побоюсь сказать — достояние всего мира.
Мариам было и радостно от слов Гиркана, и грустно одновременно. Дядя всегда оставался ласков с ней, но никогда ничего подобного не говорил. И хотя он уже старик, слабый и болезненный, но все же он мужчина, и девушке стыдно слушать такое от мужчины. Во всяком случае, она должна была показать, что стыдно. И, осторожно подняв на Гиркана глаза, она, чтобы переменить тему, сказала, коротко вздохнув:
— У нас сейчас траур.
В свою очередь Гиркан вздохнул глубоко и протяжно, горестно покачал головой:
— Да, горе, горе!..
Они присели: Гиркан в кресло, Мариам на край ложа. Помолчали. Гиркан снова вздохнул и покашлял. Наконец сказал:
— Ты должна понять своих родных и простить их. Вся твоя жизнь впереди, а их жизни, как и моя, уже на закате.
Мариам исподлобья взглянула на Гиркана, не понимала, к чему он клонит, но чувствовала, что пришел он не просто так. И не ошиблась. Помолчав, повздыхав, покашляв, поерзав в кресле, как бы отыскивая удобное положение (Гиркан был столь тщедушен телом, что любое кресло казалось ему большим), он мельком посмотрел в сторону двери. Заговорил тихо, с грустью:
— Знаю, что теперь не время говорить о будущем — я имею в виду твое будущее, Мариам, — но я так стар и болезни так донимают меня, что чувствую — проживу недолго. Пока был жив твой отец и твой дед, не я, а они думали о тебе. Но с их смертью мужчин уже не осталось в вашей семье, и мой долг подумать о тебе, Мариам. Я не упомянул о твоем дяде, Антигоне, но он далеко, и неизвестно, когда вернется.
Мариам знала, что младший брат отца, Антигон, остался в Риме. Ходили слухи, что новый правитель Рима, Цезарь, не доверяя царю Аристовулу, оставил его там в заложниках.
— Тебе нужно подумать о замужестве, — после паузы продолжил Гиркан, проговорив это еще тише, чем прежде.
Мариам вспыхнула:
— Дядя!
Гиркан развел в стороны свои худые руки:
— Что поделаешь, девочка моя, смерть берет свое, а жизнь — свое. Так Бог создал этот мир, и не нам менять установившийся порядок вещей. Тебе уже скоро шестнадцать, самое время. Я старый и очень люблю тебя, потому буду говорить прямо: что ты сама думаешь об этом?
— Не знаю, дядя, — пролепетала Мариам, ощущая приближение чего-то страшного, стыдного, но… желанного.
— Старые роды захирели, — качая головой, сказал Гиркан, взявшись руками за подлокотники кресла и сжав их, — теперь человек определяется не принадлежностью к древнему роду, а доблестью, силой и умом. Я много думал о тебе, перебирая в уме тех молодых людей, кто может быть достоин твоей красоты и принадлежности к нашему славному роду, и я вижу лишь одного. Одного. Ты слушаешь меня, Мариам?
— Да, — выдохнула она, замерев и крепко сжав пальцы, боясь, что Гиркан заметит их дрожь.
— Его зовут Ирод, — не без труда выговорил Гиркан. — Ты знаешь, о ком я говорю?
Мариам кивнула.
— Он приходил в ваш дом, ты должна была видеть его.
Мариам кивнула снова, еще ниже опустив голову.
— Тогда скажи, что ты думаешь о нем?
Мариам в третий раз кивнула, уже непроизвольно, и вдруг словно какая-то сила подтолкнула ее снизу, она подняла голову и выпалила:
— Он враг нашего дома! — Сказала это не зло, а испуганно.
Гиркан взглянул на дверь, его правая рука оторвалась от подлокотника кресла и застыла на весу.
— Не говори так громко, — с тревогой прошептал он. — Твоим родным в их положении трудно будет принять наш разговор.
— Прости, дядя, — виновато шепнула Мариам, — я не хотела.
— Ты повторяешь чужие слова, — продолжил Гиркан с горечью. — Ирод не враг вашего дома и не враг нашего рода. Его отец, Антипатр, верно и доблестно служил еще моему отцу, царю Александру, потом перешел ко мне, старшему сыну, и мне ни разу не в чем было упрекнуть его. И Ирод служит мне, как его отец и братья. Он преданный соратник и отважный воин и, несмотря на молодость, обладает тонким и гибким умом. Больше скажу, мудростью.
— Но он идумей, дядя, — вдруг произнесла Мариам и сама испугалась того, что сказала.
— Да, идумей, — спокойно подтвердил Гиркан, и впервые за весь разговор в его глазах мелькнуло нечто, похожее на твердость. — Но его мать, Кипра, из старинного аравийского рода, близкого к царскому. — Он вздохнул и продолжил: — Кроме него, я не вижу никого, достойного тебя. Или он тебе не нравится? Или, может быть, он противен тебе? Если так, скажи прямо, и я…
Читать дальше