Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий

К ним в дом пришел дядя Гиркан, первосвященник. Юдифь не пожелала говорить с ним, сославшись на болезнь, мать Мариам приняла, но во время разговора только плакала, качаясь из стороны в сторону и ударяя себя кулаками в бедра, так что Гиркан пробыл у нее недолго. Потом он заходил к сестрам матери и наконец пришел в комнату Мариам.

В их семье Гиркана не любили, а Юдифь откровенно ненавидела его. Говорили, что он связался с «проклятыми идумеями», что он бесчестен, хитер и коварен и что это он привел римлян к стенам святого города. Юдифь еще недавно кричала на весь дом, что Гиркан виновен в смерти ее мужа и сына и что она не удивится, узнав, что это он подослал к ним гнусных убийц.

Так в доме говорили о Гиркане, и никто не любил его, кроме Мариам. Ей он нравился. Нравился больше, чем дед или даже отец. Дед Аристовул (насколько Мариам помнила его) казался ей грозным и высокомерным, разговаривал громко, резко взмахивал руками, и Мариам всегда чудилось, что он сердится на всех вокруг. Ее отец, Александр, разговаривал мало, но всегда казался угрюмым и озабоченным, он редко улыбался, а смеха его Мариам не слышала никогда. Кроме того, Мариам казалось, что отцу нет до нее никакого дела и ни она, ни сестры не интересуют его, и если бы их вдруг не стало, он, наверное, заметил бы это не сразу.

Дядя Гиркан был другой, не похожий ни на отца, ни на деда. Правда, он тоже смеялся редко, но при виде Мариам всегда так ласково улыбался, так радовался ей, будто на всем свете любил только ее одну. Так чувствовала Мариам, и никакие слова хулы не могли на нее подействовать. Ее любовь к дяде была чуть странной — она и любила и жалела его. Она и сама не могла бы сказать, чего в ее чувстве больше, любви или жалости. Дядя Гиркан был такой слабый, такой болезненный, такой ласковый, что с трудом верилось тому, что о нем говорили в доме. Мариам не могла представить себе, чтобы этот болезненный, слабый старик мог быть коварным, хитрым, плести какие-то интриги, устраивать заговоры, и уж тем более он не мог приказать убить своего брата и племянника. Она знала о том, что между дедом и Гирканом велась долгая и кровавая война за царство в Иудее, но не понимала, почему родные обвиняют в этой войне одного его, а деда не обвиняют. Ей-то самой представлялось, что больше не прав дед, чем Гиркан, ведь дядя был старшим сыном ее прадеда, царя Александра, а дед — младшим. А ведь всем известно, что старший сын по закону наследует престол.

Однажды она спросила об этом бабушку Юдифь. Если бы она знала, что ее вопрос так разгневает бабушку, то поостереглась бы спрашивать. Вместо ответа Юдифь больно схватила ее за руку и с искаженным от гнева лицом закричала:

— Кто тебя научил этому? Отвечай, кто научил тебя?!

От всегда такой сдержанной Юдифи Мариам ничего

подобного не ожидала и заплакала от боли и испуга. А Юдифь все требовала свое, не отпускала руки Мариам, глаза ее сверкали злобой, а в углах губ собралась пена.

Вот и весь ответ, что получила Мариам на свой невинный и справедливый — в этом она была уверена — вопрос. На руке, в том месте, где ее сжимала Юдифь, остались глубокие следы от ногтей, и рука долго не заживала. Мариам хорошо запомнила этот урок и больше никогда и никого не спрашивала о том, что может не понравиться. И еще она поняла, что в людях значительно больше гордыни и высокомерия, чем понимания и жалости. И единственным человеком из тех, кого она знала, кто носил в себе понимание и жалость, был Гиркан. И она обрадовалась, когда Гиркан вошел в ее комнату, и открыто улыбнулась навстречу.

— Бедная моя девочка, — сказал он, обнимая ее и проводя узкой ладонью по волосам, — тебе несладко приходится, ты сразу потеряла и отца и деда.

Мариам осторожно подняла голову и посмотрела в лицо Гиркана. Ей вдруг захотелось сказать ему, что все в доме считают его виновным в этих смертях, но, наткнувшись на его нежную, чуть виноватую улыбку, говорить не стала, а, прижавшись к нему, прошептала:

— Дядя, я так рада видеть тебя!

(Гиркан доводился ей дедом, а не дядей — ведь мать Мариам была его родной дочерью, — но с детства она почему-то называла его дядей и так продолжала называть.)

— Ты выросла, моя девочка, — ласково проговорил Гиркан, чуть отстранив ее от себя, внимательно осмотрел, придерживая за плечи, — стала такой красавицей. Красивее тебя я никого не видел, ни здесь, в Иудее, ни в Сирии, ни в Аравийском царстве.

— А в Риме? — неожиданно для самой себя спросила Мариам, скорее из любопытства, чем из кокетства.