Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 1

— Господин наш родственник, должно быть, лишился разума. Он одержим гордыней и не отличает права от бесправия. Ни разу еще не сдержал он своего слова и клятвы его не стоят ничего. Но если ты, брат, так хорошо это знаешь, зачем же медлишь, зачем ждешь, чтоб тебя наказал кто-нибудь третий?

— Ах, — ответил Собеслав, — была бы у меня хоть одна деревенька, чтобы, продав ее, на эти деньги выковать мечи и вооружить моих людей! Но что у меня есть? Что мне осталось, чем, какой монетой могу я заплатить?

— Рыцари сражаются копьями и мечами, — возразил Ольдрих, — войска могут биться с войсками, но князь-изгнанник должен полагаться только на разум, данный ему. Зачем ты жалуешься, что нет у тебя войска? У немецкого короля его более чем достаточно. Поедем к нему! Сейчас как раз приближается время созыва сейма, и Барбаросса впервые предстанет перед курфюрстами. Я уверен, он примет нас хорошо, ибо Владислав его не признаёт. Он остался дома, послав своим представителем епископа, сам же и слышать не желает о Рыжебородом.

Зачем же медлить? Встань, кликни свою дружину, и поедем к кесарю: раз Владислав отказывает ему в признании, мы обязаны признать его.

— Нет, — возразил Собеслав. — Не верю я в помощь князей.

Тут братья расстались. Ольдрих сел на коня и по дороге на сейм все думал, как бы ему очернить чешского герцога.

Много народу съехалось на сейм. Князья угрюмого вида, вельможи с поджатыми губами, прищурив глаза, плотно стояли в середине собравшихся. Их окружала толпа прислужников и льстецов, далее торчали безмолвные, глуповатые слуги, стремившиеся подражать господам, а еще далее рассыпались веселые безумцы, которым все служило к развлечению. Они давились от смеха, указывая друг другу, как один курфюрст наступил на пятки другому.

Представитель чешского государя, епископ Даниил прохаживался поодаль. Роскошно одетый, он приветливо здоровался с соседями, весело улыбался, а когда к нему подошел какой-то итальянец, заговорил с ним на его родном языке о лошадях крестоносцев, пересыпая речь забавными замечаниями. Казалось, у Даниила нет никакого дела, он просто развлекается. Закончив беседу, он снова стал прохаживаться с непринужденностью высокородного пана, тут и там роняя словечко-другое.

Тем временем в противоположном конце зала Ольдрих разговаривал с советниками Барбароссы.

— Мой кузен, чешский герцог, ни в чем не хочет уступать королям и, словно какой-то император, называет Барбароссу неким новообразованием на троне. А что? Обязательства для Владислава — что дышло, куда повернет, туда и вышло; он убежден, что его место на самой вершине мира. Что ему верность? Власть высшего властителя? Вода в сосуде, который он может разбить, когда захочет. У него хорошая армия, но он отказывает империи в военной помощи и жаждет добыть славу собственными силами.

Ольдрих еще говорил, когда мимо прошел епископ Даниил. Слегка поклонившись в знак привета, бросив какую-то шутку, он проследовал дальше поступью прелатов — без спешки, без нерешительности. Право, он прекрасно владел своим телом, изящно ставил ногу, и движения его были грациозны. Он как бы возносился на крыльях беспечности, зато уши навострил, словно сторожевой пес. Двух-трех словечек, им уловленных, было достаточно, чтобы он сразу все сообразил и понял, куда клонит Ольдрих.

«Ах ты, Господи, — сказал себе Даниил, — этот хочет разбудить ненависть в Барбароссе. Да, это хороший ключ, чтобы открыть сыновьям Собеслава I путь к трону! Еще бы, так оно и есть! Владислав заблуждается, считая своих двоюродных братьев глупыми, а Барбароссу — слабым. Вижу отлично: Ольдрих уговаривает одного курфюрста за другим, вон у него даже борода встопорщилась, и он радостно потирает руки. Еще вижу — все поддакивают Барбароссе, и понимаю — нельзя, чтобы чешский государь остался в одиночестве, а посему, чтобы не называли меня дурным послом, изменю-ка я его наказ на свой страх и риск!»

И в удобный момент Даниил обратился к Фридриху Барбароссе с такими словами:

— Чешский герцог отдает тебе надлежащую дань почтения и кланяется так низко, как только того допускает гордость властителей. Он остался дома, в своих замках, но не для отдыха, а для того, чтобы озаботиться подготовкой войска. Ибо дошло до его слуха, что на него могут напасть беспокойные люди, нарушители мира.