Игорь Смольников - Острее клинка

Но все-таки грустно! Как бы я хотел обладать теперь всеми сокровищами ума и знания и таланта, чтобы все это отдать беззаветно, без всякой награды для себя лично — им, моим великим друзьям, знакомым и незнакомым, которые составляют с нашим великим делом одно нераздельное и единосущное целое!

Что же! Отдам, что есть».

Фанни оставалась с дочкой Морозика, а Сергей торопился закончить переводы, чтобы к тому времени, когда из Петербурга пришлют деньги и документы, быть свободным от всех своих обязательств здесь, за границей.

Шли дни. Островок Руссо по-прежнему задорно зеленел. Над голубым озером вздымались зеленые горы. Впервые после приезда в Женеву Сергей радостно воспринимал Швейцарию. Оказывается, она была совсем не самовлюбленной, а гордой, независимой и чуть-чуть холодной.

Зубцы гор, покрытые снегом, торчали предостерегающе. Сергей вдруг заметил, что ничего бутафорского в них нет. Они были по-настоящему грозными, эти вершины, и манили к себе свежестью и опасностью.

С каким бы наслаждением он пошел сейчас туда, с друзьями или даже один — все равно! Но чтобы шагать по горной тропе весь день и всю ночь — в голубом, мерцающем свете, чтобы мышцы ног болели от усталости, а голова оставалась ясной; а утром оттуда, с белых вершин, взглянуть на окрестные горы, на озеро, на город. Город и озеро станут маленькими, игрушечными, и трудно будет поверить, что совсем недавно ты сам ходил и хлопотал на его улицах, что он для тебя что-то значил.

Так произойдет совсем скоро. Этот чистенький город отодвинется далеко-далеко. Превратится в крохотную точку на карте. А ты уйдешь туда, за снежные зубцы.

Сергей знал, что там его ждет Россия, и он спешил к ней, потому что Россию ждал весь мир.

Напрасно он все же послушался Степана и поехал за границу. Столько времени ушло впустую!

У Степана и у Сони жизнь в России совсем другая.

Каждый их час отдан настоящей борьбе. А он, начиная с тех августовских дней 1878 года, от всего отстранен. Знал бы, что так обернется, разве просиживал бы покорно перед отъездом из Петербурга в «карантине»? Были ведь дела уже тогда, вскоре после казни Мезенцева. А он и о них узнавал только по рассказам.

«Карантин» был, конечно, неизбежен. Сергей сам однажды вечером увидел на улицах толпы профессиональных сыщиков и наскоро переодетых в штатское солдат. Но ведь не заподозрили же они его, не схватили сразу за шиворот. Значит, мог он принять участие и в том деле, о котором рассказывал Степан, а не сидеть в глухой квартире с зашторенными окнами. После того как он поставил точку в брошюре «Смерть за смерть», делать там было абсолютно нечего. Он со скуки, смешно сказать, читал французские романы (у хозяина квартиры, адвоката, была их целая библиотека — от Поль де Кока до Золя).

Вот тогда-то один раз он все же вырвался на волю. Предлог был такой, что ни у Сони, ни у Степана не хватило духу возражать. Они лишь настояли на том, чтобы Сергей изменил внешность и вышел из дому не раньше сумерек.

Но раньше и не требовалось. Сергей шел на нелегальную «пирушку», чтобы встретиться там с Валерианом Осинским.

На квартиру к адвокату Валериан явиться не мог. Таковы были строгие законы «карантина». Туда к Сергею ходила лишь связная.

Никогда до этого Сергей не видел Валериана. Осинский работал на юге, главным образом в Киеве, и ни разу до сих пор им не пришлось быть в Петербурге одновременно.

Эти нелегальные, не очень уж частые встречи друзей за нехитрым угощением — чаще всего пиво с копченой рыбой («нигилисты» ведь народ простой и средства у них весьма скромны) — Сергей всегда очень любил. Они снимали напряжение постоянно тревожной жизни.

В тот раз праздник устроили из-за Осинского. Его все любили. Он был смел до безумия. А кроме того, обладал таким даром убеждать других, что после разговора с ним самые закоренелые скряги из либеральствующих бар развязывали свои кошельки и давали деньги «Земле и воле».

Он пришел со Степаном, стройный, голубоглазый. Его белокурая голова была слегка откинута назад, словно он поглядывал на всех свысока, гордо; но никакого высокомерия в нем, конечно, не было и в помине.

Они были чем-то неуловимо похожи друг на друга, Осинский и Халтурин. Может быть, тем, что оба были очень красивы? У обоих правильные черты лица, только один светлый, с голубыми глазами, другой темноволосый и темноглазый. Но нет, не это было главным. И тот и другой светились какой-то безудержной радостью и отвагой.