Антонин Ладинский - В дни Каракаллы

Целианий оказался сухим, лысым, длиннобородым стариком с косматыми бровями. Он стоял подле своего ученика, путаясь в непривычной тоге. Слышно было, как ритор бубнил цезарю о подвигах римских мужей. Стараясь, чтобы мое присутствие не было замечено, я внимательно слушал. Уже прошло то время, когда я смущался в домах сильных мира сего. Дружба с Вергилианом многому меня научила.

Мальчик едва внимал учителю, пропуская мимо ушей его комментарии. Вергилиан рассказывал, что с тех пор, как ребенка привезли из Рима, у него отобрали все игрушки, кроме галеры, сделанной по образцу настоящей, чтобы он мог на ней изучать корабельное строение, и приставили к нему этого скучного человека с рыбьими глазами. Наверное, те мальчишки, что играют на лаодикейской дороге, босые, в коротких рубашонках, верхом на палочках, были счастливее, чем девятилетний цезарь, который должен был заучивать наизусть гекзаметры и читать Тита Ливия.

— А теперь, благочестивый цезарь, — услышал я, — не угодно ли тебе перечислить наименования легионов? Вчера ты изволил путать. Стыдно! Настанет день, ты поведешь их в Скифию или в Германию к победам, и они покроют твою главу неувядаемой славой.

Диадумениан мечтательно смотрел на галеру, но строгий учитель настаивал. Все так же подпирая кулачком голову, цезарь, может быть, вспоминал, как отец в великолепном серебряном панцире, прохладном при прикосновении, носил его на руках по рядам воинов, заклиная их любить сына, и как страшные, бородатые люди, дурно пахнувшие чесноком, медью и кожей, кричали что-то непонятное и целовали ему детские руки.

Мальчик откашлялся и тем же голоском, каким он, вероятно, декламировал Гомера, стал перечислять легионы:

— Первый Италийский, Первый Минервы, Первый Парфянский, Второй Парфянский…

— Дальше! — торопил Целианий.

— Третий Парфянский, Верный до гроба. Второй Италийский, Второй Дополнительный постоянный…

— Какие знаки у Второго Дополнительного?

— Вепрь и Пегас, — бойко ответил мальчик.

— А у Второго Италийского?

— Волчица, питающая сосцами близнецов, — с меньшей уверенностью произнес Диадумениан. И вдруг спросил: — А что такое сосцы?

— Продолжай, продолжай! — нахмурился педагог.

Мальчик вздохнул и снова стал перечислять легионы:

— Четвертый Флавиев Счастливый, Четвертый Скифский, Пятый легион Жаворонка.

— Я же тебе говорил, что такого легиона нет больше в списках римского войска. Его изрубили сарматы и захватили легионные знамена. А легион, потерявший свои орлы, перестает существовать. Еще каких легионов нет более?

— Легионов Вара.

Плачущим голосом Диадумениан продолжал:

— Девятый Триумфальный, Десятый Близнец, Двенадцатый Громоносный, что стоит в Митилене… Четвертый Марциев Победоносный.

Целианий не знал жалости. Он готовил своего воспитанника к великим подвигам и, может быть, уже мнил своего ученика Александром, а себя — новым Аристотелем. Это по его настоянию мальчику дали имя Антонин, ибо имена, даже составляющие их буквы, имеют магическое значение. Так судьба юного цезаря была соединена с плеядой великих императоров. Это имя было связано с толпами маркоманских пленников и царственной философией Марка Аврелия, с расцветом гражданской жизни и изобилием плодов в годы Антонина Благочестивого.

Сдерживая детские слезы, мальчик продолжал называть легионы:

— Пятнадцатый Аполлониев Благочестивый, Разоритель Арбелы…

К моему удовольствию, урок на этом закончился, и мне наконец удалось передать Целианию книгу, а от него получить свиток для Вергилиана, оказавшийся собственным сочинением ритора под названием «О вреде ложных верований».

Затем я поспешил оставить этот дом, чтобы больше никогда не возвращаться в него, и направился на базар с намерением купить некоторые необходимые вещи, в том числе подарки для родителей и старого Аполлодора. Для него я приобрел великолепную бронзовую чернильницу. Но не умер ли старик? — спрашивал я себя. За эти три года я получил из родного города только одно письмо; по просьбе родителей старый ритор писал, что все с нетерпением ждут моего возвращения и жаждут отпраздновать переселение в отданный нам благодаря хлопотам Вергилиана дом. Ныне разлука с близкими людьми приходила к концу.

Тот день мы провели вместе с Вергилианом от третьих петухов до полудня. Ведь наутро, в первом часу, мне уже надлежало отправляться в далекий путь. В этот час уплывала в Селевкию ладья Ганниса с ценной и редкой статуей, которую Юлия Меса посылала в Рим в подарок сенатору Кальпурнию, хотя он мало смыслил в произведениях искусства, и я воспользовался этим случаем, чтобы поскорее попасть в Селевкию, служившую портом для Антиохии. Оттуда корабль должен был зайти за какими-то товарами в Лаодикею Приморскую и потом уже направиться в Херсонес Таврический, расположенный совсем близко от наших пределов.