Джин Плейди - Королева Виктория

Дяде Кумберленду мать не доверяла. Она считала его способным на любое преступление. Он хотел короны для своего сына Георга — такой милый мальчик, которого я раз-другой видела, — и он действительно желал меня устранить. Потому что мой отец был старше его, я была ближе к трону, и это раздражало родителей Георга Кумберленда. Когда я была очень маленькой, они распустили слух, что я слабый ребенок и скорее всего не выживу, так что мама была вынуждена выводить меня на прогулки для всеобщего обозрения, чтобы люди сами убедились, насколько я здорова. Я ходила на эти прогулки с мамой или Лецен, и все останавливались и приветствовали меня.

Кумберленды были замешаны во многих скандалах, и довольно громких. Особенно долго обсуждали смерть лорда Грейвза, перерезавшего себе горло в собственной постели из-за того, что у его жены был роман с герцогом Кумберлендом. Да и о самой герцогине в прошлом ходило немало слухов в связи с внезапными смертями ее обоих мужей. Впрочем, с Кумберлендами мы виделись лишь на торжественных церемониях.

Из всех родственников по отцовской линии посещала нас только тетя Аделаида, жена брата отца герцога Кларенса, и мне всегда казалось, что мама ведет себя с ней слишком высокомерно, тем более что герцог Кларенс был старшим братом, и поэтому тетя Аделаида имела перед моей матерью преимущество. Такое обращение могло бы вызвать у нее недовольство — многих и, уж конечно, маму это бы вывело из себя, — но тетю это не беспокоило. Мне кажется, тете Аделаиде нравилось бывать в Кенсингтоне и видеть меня. Она всегда спрашивала про моего пони, и про кукол, и что я делаю. Она хотела, чтобы я навестила ее в Буши, и рассказывала о вечерах, которые она там устраивала. Приходили два маленьких Георга! «Кумберленд и Кембридж. Такие милые мальчики, — говорила тетя Аделаида. — Георг Кембридж сейчас гостит у нас, потому что его папа и мама за границей. Он и второй Георг — большие друзья. Мы поем и танцуем и играем в разные игры».

Как бы мне хотелось побывать в Буши! Но мне никогда не позволяли. Когда я спросила маму, почему, она покраснела и пробормотала что-то об этих ужасных Фитц-Кларенсах. Позже я узнала, что это были дети и внуки дяди Уильяма от актрисы Дороти Джордан, которых тетя Аделаида, выйдя замуж за дядю Уильяма, приняла в свою семью. Еще один семейный скандал!

Так что вместо игр с двумя Георгами я по-прежнему могла общаться, а вернее, избегать общения только с Виктуар Конрой, которую я никогда не любила, потому что не любила ее отца, и чем старше я становилась, тем неприятнее было мне его присутствие в нашем доме. Я была уверена, что права в своей неприязни к нему, потому что Лецен и Шпет тоже его терпеть не могли.

Наверное, от одиночества мне и захотелось так получить куклу, которую я увидела в витрине магазина, когда мы гуляли с Лецен.

— О Лецен, правда, она прелесть? — сказала я, дергая ее за руку. Лецен согласилась.

— Я бы хотела иметь такую, — продолжала я. — Я часто думаю, что Большая кукла как-то не подходит к остальным, а эта могла бы составить ей компанию. Кукла стоила шесть шиллингов.

— Я спрошу вашу маму, можно ли купить ее вам, — пообещала Лецен.

Однако после обсуждения мама и Лецен решили, что было бы непедагогично сразу покупать мне все, что я ни попрошу, и будет гораздо лучше, если бы я сама накопила на эту покупку нужную сумму из своих карманных денег. А чтобы куклу не продали раньше, я должна была попросить продавца в магазине сохранить ее для меня.

Продавец в магазине с удовольствием пошел мне навстречу. Он сказал, что, конечно, сохранит для меня куклу, пока я соберу деньги.

— Вы не продадите ее никому? — спросила я с тревогой. Вместо ответа он повесил кукле на шею билетик с надписью большими буквами «Продано».

Я с удовольствием проходила каждый день мимо витрины и смотрела на куклу. Она сидела там, дожидаясь меня, и каждое утро я радостно пересчитывала свои деньги. Наконец я собрала шесть шиллингов и отправилась забирать мою красавицу. Я с торжеством вынесла ее из магазина, но по дороге я увидела сидевшего на скамейке худого и явно больного человека, очень бедно одетого. Я всегда огорчалась, увидев голодных и мерзнущих людей. По ночам, лежа в постели, я вспоминала о них, думая, как мне тепло, как меня балуют, и при этом мне всегда было неловко, потому что это было так несправедливо.

Мне не разрешалось разговаривать с посторонними, только улыбаться и махать рукой, когда меня приветствовали. Но я заговорила с этим человеком.