Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Крича, проклиная, умоляя и тараня толпу своими сильными локтями, пан Заглоба сначала втолкнул на паром Елену, потом взгромоздился сам и снова заорал:

— Довольно, довольно! Чего вы лезете? Еще паром перевернете, если вас столько сюда наберется. Довольно! Придет и ваша очередь, а если и не придет — беда невелика.

— Хватит, хватит! — вторили ему те, кто уже поместился на пароме. — На воду! На воду!

Паром тихонько начал отдаляться от берега, потом быстрое течение отнесло его немного в сторону по направлению к Дементову.

Наши путники были уже на середине Днепра, как вдруг весь прохоровский берег огласился громкими криками.

— Что такое? Что случилось? — спрашивали на пароме.

— Ерема! — крикнул один голос.

— Ерема, Ерема! — кричали другие.

Гребцы напрягли свои силы, паром помчался, словно казацкая чайка, по волнам.

В то же время какое-то войско показалось на прохоровском берегу.

— Войска Еремы!

Прибывшие торопливо расспрашивали о чем-то людей, собравшихся на берегу, потом закричали, чтобы паром остановился.

Заглоба посмотрел, и холодный пот выступил на его лбу; он узнал казаков Богуна.

Действительно, то был Антон со своими казаками.

Но, как мы уже говорили, пан Заглоба никогда надолго не утрачивал присутствия духа; он протер глаза, как человек с плохим зрением, потом вдруг отчаянно вскрикнул:

— Детки, это казаки Вишневецкого! О, ради Бога и Пречистой Матери, скорей к берегу! Жаль тех, что остались на берегу, но делать нечего, придется изрубить паром, иначе мы все погибнем!

— Скорей, скорей, порубить паром! — раздались голоса.

За шумом не было слышно, что кричали с берега. Паром, наконец, ткнулся в прибрежный песок. Одни не успели еще прыгнуть на берег, как другие начали уже отрывать борта парома или рубить его топорами. Доски и щепки поплыли вниз по течению. Страх удесятерил силы; от несчастного парома почти ничего не осталось.

А пан Заглоба все это время не переставал кричать:

— Руби, руби! Спасайтесь! Ерема идет! Ерема идет!

Впрочем, это не мешало ему здоровым глазом многозначительно подмигивать Елене.

На другом берегу, вероятно, увидели уничтожение парома, потому что крики еще усилились, но слов, за дальностью, различить уже не было возможности.

Паром был уже весь разобран, когда новое событие поразило всех спасшихся от гибели.

— Скачут в воду, плывут к нам!

И правда, сначала один всадник, за ним несколько десятков других пустились вплавь к другому берегу. То было проявление безумной отваги, потому что река благодаря обилию весенних вод неслась со страшной быстротой. Лошади, подхваченные бурным течением, не могли плыть напрямик: вода увлекала их в сторону.

— Не доплывут! — кричали крестьяне.

— Потонут!

— Слава Богу! О! О! Уж один конь захлебнулся.

— На погибель им!

Лошади проплыли третью часть реки, но вода все более и более сносила их вниз. Они начинали, видимо, выбиваться из сил. Всадники, сидящие на них, были уже по пояс в воде. Прошло несколько тревожных минут. Теперь были видны только конские головы, казакам вода доходила до груди, но они проплыли уже половину реки. Вдруг один из них скрылся под водой, за ним другой, третий, четвертый… число плывущих уменьшалось с каждой минутой. На обоих берегах воцарилось глухое молчание, все с волнением бежали вниз по течению, ожидая развязки. Вот уже осталось проплыть одну треть реки, вот уже слышно тяжелое храпенье коней и людские голоса, вот некоторые уже доплывают…

Вдруг среди тишины раздался голос Заглобы:

— Гей! Детки! Ну-ка, угостим из пищалей княжеских посланцев!

Раздался громкий залп, и пороховой дым на минуту застлал всю картину. Со стороны реки послышались отчаянные крики… дым рассеялся… лошади, казаки, все исчезло. На реке никого не было, только иногда в водовороте мелькнет или спина лошади, или красная шапка казака.

Заглоба улыбался и подмигивал Елене.

Князь-воевода русский, прежде чем встретил пана Скшетуского, сидящего на развалинах Розлог, уже знал о корсунской битве. До тех пор он проживал в Прилуках и оттуда отправил пана Богуслава Машкевича с письмами к гетманам, спрашивая, куда ему нужно направиться со всеми своими силами. Пан Машкевич долго не возвращался с ответом, и князь пошел в Переяславль, высылая во все стороны гонцов с приказом стянуть все войска в Лубны.

Но тут подоспели вести, что несколько полков, стоящих на татарской границе, рассеялись или присоединились к восстанию. Князь с горечью видел, что силы его тают, что люди, которых он когда-то вел за собой, теперь покинули, бросили его.