Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Шум и суматоха в сенях увеличивались с каждою минутой. Казаки тащили на веревках прислугу Курцевичей и без жалости убивали ее. Весь пол был залит кровью и устлан трупами. Вдруг двери, у которых стоял Богун, распахнулись настежь. Атаман обернулся. В дверях появился слепой Василий, а рядом с ним Елена, одетая в белое платье, бледная, с глазами, широко открытыми от ужаса.

В высоко поднятых руках Василий держал крест. Среди всеобщей свалки, среди коченеющих трупов, крови, обильно покрывавшей пол, его высокая фигура, с поседевшими волосами и черными ямами вместо глаз, производила какое-то особенно жуткое впечатление Словно покойник восстал из могилы и пришел покарать преступление.

В сенях все смолкло. Изумленные казаки в испуге начали пятиться к выходу. Тишину прервал слабый, болезненный голос князя Василия:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа и Пресвятой Девы! Люди, пришедшие из дальних стран, с доброю ли вестью явились вы сюда? В писании сказано: "Благословен муж, проповедующий слово Божие". А вы с доброю ли вестью явились сюда?

Все кругом хранило гробовое молчание. Василий осенил крестом сначала одну, потом другую сторону и продолжал:

— Горе вам, братья, если вы начали войну из личных выгод. Осуждены вы навеки!.. Молитесь, да смилуется над нами Бог. Горе вам, горе мне!

Из груди князя вырвался болезненный стон.

— Господи, помилуй! — зашептали казаки, невольно поддаваясь какому-то безотчетному страху.

Вдруг послышался дикий, пронзительный крик княгини:

— Василий, Василий!

В ее голосе таилось страшное, невыразимое отчаяние. Она уже не пыталась вырваться из рук удерживающих ее людей.

Князь вздрогнул, повернул крест в сторону, откуда слышался крик, и заговорил:

— Погибшая душа, взывающая из чрева земли, горе тебе!

— Господи, помилуй! — повторили казаки.

— Ко мне, хлопцы! — слабо вскрикнул Богун и зашатался.

Казаки подскочили и поддержали его.

— Батька! Ты ранен?

— Да, но это ничего! Я потерял много крови. Слушайте вы меня: берегите эту девушку как зеницу ока… Дом окружить, не выпускать никого". Княжна…

Он не успел договорить, губы его побледнели, глаза помутились.

— Отнести атамана в комнату! — закричал пан Заглоба, который неожиданно появился откуда-то при последних словах Богуна. — Ничего, ничего, — повторял он, осматривая его раны. — Завтра будет здоров. Я сам займусь им. Нужно приложить хлеба с паутиной. Вы, молодцы, убирайтесь к черту… ну, с девками там гуляйте; теперь в вас надобности нет, а двое пусть останутся здесь, отнесут атамана. Берите его. Вот так. Ну, идите же, чего стоите? Да за домом присматривать; я потом сам проверю.

Двое казаков понесли Богуна в соседнюю комнату, остальные вышли вон.

Заглоба приблизился к Елене и, многозначительно мигая единственным глазом, тихо проговорил:

— Я друг пана Сганетуского, не бойтесь. Отправьте только спать вашего пророка и ждите меня.

Он вошел в другую комнату, где на турецкой софе лежал Богун, и немедленно отправил обоих казаков разыскивать хлеб и паутину. Когда его требования были исполнены, пан Заглоба искусно перевязал раны своего друга. В те времена всякий шляхтич обязательно обладал хирургическими познаниями.

— Скажите солдатам, — обратился он к есаулам, — что завтра атаман будет совсем здоров; пусть о нем не тревожатся. Положим, отделали его, ну да ничего. Завтра и свадьба его будет, хоть и без попа. Если в доме есть погреб, можете пить. Вот и раны перевязаны. А теперь ступайте; атаману надо дать покой.

Есаулы двинулись к дверям.

— Только весь погреб не выпейте, — добавил пан Заглоба. Он сел у изголовья и начал внимательно рассматривать атамана.

— Ну, черт тебя от этих ран не возьмет, хотя тебе крепко досталось. Два дня ты ни рукой, ни ногой пошевелить не сможешь, — бормотал он, глядя на бледное лицо и сомкнутые глаза казака. — Сабля не захотела обидеть палача, потому что ты его добыча и от него не уйдешь. Когда тебя повесят, дьявол сделает из тебя игрушку для своих детей: ишь ты, какой красивый! Нет, почтенный, пьешь ты хорошо, только со мною больше ты пить не будешь. Ищи себе другую компанию, а мне вовсе нет охоты вместе с тобой нападать на шляхетские дома.

Богун тихо простонал.

— Во-во, постони, повздыхай! Завтра не так завздыхаешь. Подожди же ты, татарская душа, княжны тебе захотелось? Да, вкус у тебя есть, девушка писаная красавица, но прежде чем ты дотронешься до нее, пусть мой ум черти возьмут. Быстрее у меня волосы на ладони вырастут.