Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Он присмотрелся внимательно: это были паны Заглоба и Богун.

Они шли под руку и вскоре скрылись в дверях, над которыми торчала веха, обозначавшая присутствие винного погреба и таверны.

Наместника удивило не столько присутствие Богуна в Чигирине, сколько его дружба с паном Заглобой.

— Эй, Жендзян! — крикнул он. Мальчик поспешил на зов.

— Слушай, Жендзян. Пойдешь в таверну, вон туда… Там ты найдешь старого шляхтича со шрамом на лбу и скажешь ему, что кто-то хочет сейчас же видеть его по важному делу. А если он будет спрашивать кто, не говори.

Жендзян исчез и вскоре возвратился, ведя за собой пана Заглобу.

— Добрый день! — приветствовал его Скшетуский. — Узнали меня?

— Узнать ли вас? Пусть меня татары на сало перетопят и наделают свечей в мечеть, если я забыл вас. Ведь это вы несколько месяцев тому назад у Допула вышибли двери Чаплинским, и это мне доставило такое удовольствие, какого я не испытывал со времени своего освобождения из стамбульской тюрьмы. А что поделывает пан Повсинога герба Сорвиштаны вместе с своим целомудрием и мечом? По-прежнему ли воробьи отдыхают у него на макушке, принимая его за высохшую осину?

— Пан Подбипента здоров и кланяется вам.

— Он очень богатый, но вместе с тем страшно глупый шляхтич. Если он срубит три головы такие, как у него, то мозга в них будет ровно столько же, сколько меда в пустой бутылке. Уф! Жара какая, вся глотка пересохла!

— У меня есть тройняк и, кажется, недурной. Вы не откажетесь?

— Только дурак отказывается, когда умный просит. Мне цирюльник посоветовал пить мед, чтобы меланхолию от головы оттягивало. Тяжкие времена наступают для шляхты: dies irae et calamitatis [24] Гнева и смятения (лат). . Чаплинский умирает от страха и к Допулу не ходит, потому что там пьют казацкие старшины. Я один пренебрегаю всеми опасностями и делю компанию с этими полковниками, хотя от них дегтем попахивает. Добрый мед! Откуда?

— Из Лубен. А много здесь старшин?

— Кого тут нет? Федор Ладболис здесь, старый Филипп Дзедзяла здесь, Даниэль Нечай здесь, а с ними и сокровище ихнее, Богун, который стал моим приятелем с той поры, как я перепил его. Все они теперь киснут в Чигирине и вынюхивают, куда им податься, потому что еще не смеют открыто перейти на сторону Хмельницкого. А если не перейдут, то это мне заслуга.

— Не понимаю вас.

— Очень просто. Во время кутежей я всегда склоняю их на сторону республики. Если король не назначит меня старостой, то знайте, пан Скшетуский, что республика не больно ценит и награждает своих подданных за доблестные деяния, так что лучше откармливать кур, чем рисковать своею головою pro publico bono [25] Ради общего блага (лат.). ! Да!

— Вы лучше рисковали бы головой, сражаясь с врагами республики, а вы только пьянствуете с ними да попусту тратите на кутежи свои деньги.

— Я трачу? Да за кого вы меня принимаете? Мало того, что я связываюсь с мужиками, мне еще и деньги платить за них? Я считаю за великое благодеяние, что позволяю им платить за себя.

— А Богун? Что он тут поделывает?

— Он? Прислушивается, как и все другие, чем пахнет со стороны Сечи. Он любимец всех казаков. Они его чуть не на руках носят, потому что переяславский полк за ним, а не за Лободою пойдет. А кто знает, на чью сторону станут реестровые Кисеговского? Богун всегда был с низовцами, когда нужно идти на турка или татарина, а теперь сильно колеблется. Он мне проговорился под пьяную руку, что влюблен в шляхтянку и хочет жениться на ней… ну, ему и недосуг накануне брака брататься с мужиками. Эка, какой славный мед!

— Да вы выпейте еще.

— Выпью, выпью. У Допула такого нет.

— Вы не спрашивали, как зовут невесту Богуна?

— Пан Скшетуский, на кой черт мне знать ее фамилию? Знаю только, что как только она наставит рога Богуну, то будет называться женой быка.

Наместник еле сдержался, чтобы не ударить пана Заглобу, а тот все продолжал болтать, не обращая ни на что внимания.

— В свое время я тоже никому спуску не давал. Если б порассказать, за что я подвергся пытке в Галате! Видите дыру на моем лбу? Это проклятые евнухи в серале тамошнего паши меня поймали.

— Вы говорили раньше что-то о разбойничьей пуле?

— Я говорил — разбойники? Я отлично выразился! Все турки разбойники, убей меня Бог!

Пан Заглоба еще долго распространялся бы на эту тему, если бы двери не отворились и в комнату не вошел Зацвилиховский.

— Ну, пан наместник, — сказал старый хорунжий, — лодки готовы, проводники люди верные; можете ехать хоть сейчас. А вот и письмо.