Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Была вторая половина марта. Травы зазеленели, перекати-поле зацвело, степь закипела жизнью.

Наместник ехал по степи, точно по зеленому морю. И везде разлита радость, отовсюду несутся весенние голоса птиц; вся степь звучала, как лира под рукою Бога. Над головами всадников высоко-высоко в прозрачном эфире чернеют неподвижные точки: это ястребы застыли в своем полете; еще выше тянет треугольник диких гусей, журавли подвигаются растянутой линией. А на земле пасутся табуны одичалых лошадей; вот несутся они, как буря, и останавливаются как вкопанные оглядывая кровавыми глазами непрошенных гостей. Можно подумать, что они собираются броситься на них, растоптать их, но еще миг — и табун поворачивает назад, только трава шелестит да цветы покачивают своими головками. Топот утих в отдалении, и вокруг по-прежнему слышится неумолчный хор птичьих голосов.

Как будто и весело вокруг, но вместе с тем и грустно; одиноким себя чувствуешь среди миллионов живущих существ. Зато какая ширь, какой простор! И быстроногий конь, и вольная мысль бессильны перед этой необъятной ширью. Ее поймешь только тогда, когда полюбишь эту пустыню, будешь витать над нею своей тоскующей душой, отдыхать на ее могилах и прислушиваться к ее голосам.

Было раннее утро. На стеблях травы, точно бриллианты, блестели крупные капли росы; отряд наместника шел шагом, да и трудно было двигаться быстрее по размокшей земле Но наместник не дозволял своим людям долго останавливаться на могильных насыпях: он спешил на свидание и вместе с тем на разлуку.

В полдень на другой день перед ним мелькнули из-за леса ветряные мельницы, раскинутые вокруг Розлог. Сердце пана Скшетуского забило тревогу. Там его никто не ждет, не чает. Что скажет она, когда увидит его? Вот и домики ближайших соседей, далее деревни, а там и журавль у колодца. Наместник пришпорил коня и вихрем помчался вперед; свита его за ним. Из хат торопливо выбегали женщины, смотрели вслед отряду и крестились: черти не черти, татары не татары. Грязь так летит из-под копыт, что и не разберешь хорошенько, кто это мчится. А они тем временем доскакали до площадки и остановились перед запертыми воротами.

— Гей там! Отпирай кто жив!

Неистовый лай собаки вызвал людей из дому.

— Кто едет? — спросил чей-то робкий голос.

— Отворяй!

— Князей дома нет.

— Отворяй же, неверная собака! Мы от князя из Лубен.

Челядь Курцевичей, наконец, узнала пана Скшетуского.

— Ах, это ваша милость! Сейчас, сейчас!

Ворота растворились, вышла и сама княгиня и, прикрыв глаза рукой от солнца, посмотрела на приехавших.

Скшетуский соскочил с коня и приблизился к ней.

— Вы не узнаете меня, княгиня?

— Ах, это вы, пан наместник! А я думала, что это татарское нападение. Прошу вас пожаловать в комнаты.

Они вошли в дом.

— Вы, конечно, удивляетесь, видя меня в Розлогах, а я, между тем, не нарушил своего слова и заехал к вам проездом в Чигирин и далее. Князь приказал мне остановиться в Розлогах и осведомиться о вашем здоровье.

— Я очень дорожу вниманием князя. Когда он думает выгнать нас из Розлог?

— Он вовсе не думает об этом… да и вообще все будет так, как я обещал вам. Вы останетесь в Розлогах, а мне своего хватит.

Княгиня сразу расцвела и любезно сказала:

— Ну, садитесь, садитесь!… Как я вам рада!

— Княжна здорова? Где она?

— О, я знаю, зачем вы приехали, рыцарь! Здорова, здорова… от любви еще похорошела. Да я сейчас пришлю ее к вам, кстати, и сама приоденусь, а то стыдно принимать гостей в таком наряде.

На княгине было какое-то полинявшее платье и большие кожаные сапоги на ногах.

В это время в комнату вбежала Елена, хотя ее никто не звал; она узнала от татарина Чехлы, кто приехал. Вбежала она задыхающаяся, покрытая ярким румянцем, только глаза ее горели неподдельной радостью. Княгиня благоразумно удалилась, а Скшетуский начал осыпать горячими поцелуями ее руки, шею и лицо. Взволнованная, обессиленная, она не могла сопротивляться его ласкам.

— А я поджидала вас, — шептала она, закрывая свои глаза, — только не целуйте меня так… нехорошо!

— Как мне не целовать вас! — оправдывался Скшетуский. — Я думал, что умру, высохну без вас, и высох бы, если бы не князь.

— Так князь знает?

— Я ему рассказал все. Он обрадовался, князя Василия вспомнил… Что вы сделали со мной? Во всем мире я никого, кроме вас, не вижу… А сокол… Помните, как сокол притягивал мою руку к вашей? Уж верно нам так на роду написано.