Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Логика событий разрушила его теории; с каждым днем становилось ясней, что все усилия канцлера привели к прямо противоположным результатам. Наконец, началась осада Збаража. Дальше уже не было места сомнениям. Канцлер согнулся под бременем угрызений совести, горьких разочарований и всеобщей ненависти.

И он поступал так, как поступают люди с непоколебимой верой в себя: искал виноватых.

Виновна была вся республика, ее правительство, ее история, ее государственный строй, но если кто-нибудь из опасения, чтобы скала, лежащая на склоне горы, не рухнула в пропасть, захочет втащить ее на вершину, но не рассчитает своих сил, тот только ускорит ее падение. Канцлер сделал больше: он призвал на помощь ревущий, страшный казацкий поток, не обращая внимания на то, что его течение может только размыть фундамент, на котором покоится скала.

А когда он начинал искать виновных, на него самого устремлялись все взгляды, как на причину войны, поражений и несчастий.

Но король еще верил в него и верил тем более, что общественное мнение, не обращая внимания на его положение, обвиняло и его самого, наравне с канцлером.

Теперь они сидели в Топорове, удрученные, унылые, не зная, что им предпринять. У короля было всего только двадцать пять тысяч войска. Призыв был сделан поздно, и к этому времени собралась лишь часть всеобщего ополчения. Кто был причиною этой медлительности, не заключалась ли она прежде всего в негибкой политике канцлера, это — тайна, не раскрытая доселе; достаточно сказать, что в эту минуту они чувствовали себя бессильными перед мощью Хмельницкого.

Более того, они не имели о нем сколько-нибудь достоверных сведений. В королевском лагере еще до сих пор не знали, помогает ли сам хан Хмельницкому, или с ним только Тугай-бей с несколькими тысячами орды. От этого вопроса зависела жизнь или смерть. С самим Хмельницким, в случае необходимости, король мог бы попытать военной удачи, хотя взбунтовавшийся гетман был в десять раз сильнее его. Авторитет королевского имени был еще силен среди казаков, сильнее, может быть, чем толпы всеобщего ополчения буйной и неприученной к военному делу шляхты, но ежели с казаками и сам хан, то мериться с такой силой просто безрассудно.

Правда, какие-то слухи приходили, но все они не заслуживали доверия. Предусмотрительный Хмельницкий не выпускал из своего лагеря ни одного отряда казаков или татар, чтобы король не смог достать "языка". У гетмана были свои планы: подавить частью своих сил уже издыхающий Збараж, а самому неожиданно появиться перед королем, окружить его вместе с войском и выдать в руки хана.

Значит, не без причины туча покрывала теперь королевское чело, ибо для монарха нет большего позора, чем сознание собственного бессилия. Ян Казимир устало откинулся на спинку кресла, уронил руку на стол и проговорил, указывая на карты:

— Все это не имеет никакого смысла, никакого! "Языка" мне достаньте.

— Ничего большего и я не желаю, — ответил Оссолиньский.

— Разъезды возвратились?

— Возвратились, но ничего не привезли.

— Ни одного пленника?

— Только окрестных крестьян, но они ничего не знают.

— А пан Пелка возвратился? Это славный воин.

— Ваше величество! — отозвался из-за кресла староста ломжинский. — Пан Пелка не вернулся и не вернется: он убит.

Наступило молчание. Король устремил грустный взгляд на пламя свечи и начал барабанить пальцами по столу.

— Так что же нам делать? — спросил он наконец.

— Ждать! — важно сказал канцлер.

Лоб Яна Казимира покрылся морщинами.

— Ждать? — переспросил он. — А это время Вишневецкий и гетманы погибнут в Збараже.

— Продержатся еще немного, — небрежно заметил Радзеевский.

— Молчали бы вы лучше, пан староста, если не можете предложить ничего дельного.

— У меня как раз есть план, ваше величество.

— Какой?

— Послать кого-нибудь под предлогом переговоров с Хмельницким под Збараж. Посол узнает, там ли хан, и, возвратившись, расскажет обо всем.

— Этого делать нельзя, — сухо сказал король. — Теперь, когда мы объявили Хмельницкого бунтовщиком, назначили цену за его голову и булаву над Запорожьем отдали Забускому, нашему величию не подобает входить в переговоры с Хмельницким.

— Тогда послать к хану, — сказал староста.

Король вопросительно взглянул на канцлера, который поднял на него свои голубые глаза и после некоторого размышления проговорил:

— Совет хорош, но Хмельницкий без всякого сомнения задержит посла, и мы все равно ничего не узнаем.