Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

— Если так, то вы правы. Едва ли при других условиях пан Подбилента мог бы найти свои три головы, — сказал староста. — Но что касается войны, то теперь у нас ее и так по горло.

— Больше, чем чего-нибудь иного, — прибавил Заглоба. — К нам приходили многие с поздравлениями, но если бы кто-нибудь пригласил на закуску и глоток горилки, тот более всех угодил бы нам.

Пан Заглоба пытливо посмотрел старосте прямо в глаза. Староста усмехнулся.

— И я со вчерашнего дня ничего ел, — сказал он, — но глоток горилки, может быть, у меня найдется. Готов служить вам.

Но пан Скшетуский, пан Лонгинус и маленький рыцарь вежливо отказались, негодуя на пана Заглобу, который вывертывался как мог и объяснял свое поведение как умел.

— Я не навязывался, — оправдывался он. — Мое правило — скорее отдать свое, чем дотронуться до чужого, но отказываться от приглашения столь уважаемой особы просто невежливо.

— Так пойдемте, — сказал староста. — И мне приятно посидеть в доброй компании, а время теперь есть. На обед я вас не приглашаю, теперь и конины достать трудно, а горилка у меня есть… две фляжки, и не стану же я беречь ее для одного себя.

Дальше противиться было неудобно. Рыцари пошли, а вперед побежал пан Стемповский и где-то ухитрился добыть несколько сухарей и кусок конины на закуску. Пан Заглоба тотчас же развеселился.

— Если Бог даст, что король освободит нас из осады, — сказал он, — то мы сразу же доберемся до ополченских возов. Они всегда везут с собою много вкусных вещей, и каждый о своем брюхе заботится более, чем о республике. Я предпочитаю с ними пировать, чем драться, хотя, может быть, здесь, на королевских глазах, они неплохо себя покажут.

Староста сразу сделался серьезным.

— Мы поклялись умереть все до одного, — сказал он, — так и будет. Мы должны быть готовы на все, на самое худшее. Провианта почти нет, а что хуже всего, порох на исходе. Другим бы я не сказал этого, но вам можно. Ненадолго мужество останется в наших сердцах, а сабли в руках… придется готовиться к смерти — ничего больше. Пошли, Боже, поскорее короля — это единственная наша надежда. Он храбрый государь! Наверное, он не пожалел бы ни трудов, ни здоровья, ни жизни, чтобы вызволить нас, но силы его незначительны, он должен ждать, а вы знаете, как медленно собирается всеобщее ополчение. И, наконец, откуда король может знать, в каких условиях мы защищаемся и что уже Доедаем последние крохи?

— Мы готовы умереть, — сказал Скшетуский.

— А если бы ему дать знать? — спросил Заглоба.

— Если бы нашелся человек, который попытался бы пробраться, тот покрыл бы свое имя бессмертною славою, тот спас бы целое войско и отвратил гибель от отечества. Пусть придет хоть не все ополчение, одно имя короля может погасить бунт. Да кто пойдет? Кто, если Хмельницкий так перекрыл все дороги и проходы, что мышь не проскользнет из лагеря? Это явная и очевидная смерть!

— А смекалка на что? — сказал Заглоба. — Мне в голову приходит один план.

— Какой? Какой? — встрепенулся староста.

— Мы каждый день берем пленных. Нельзя ли подкупить кого-то из них? Пусть сделает вид, что бежал от нас, а потом направился бы к королю.

— Я поговорю об этом с князем, — сказал староста.

Пан Лонгинус глубоко задумался, лоб его покрылся морщинами, наконец, после долгого молчания он поднял голову и несмело проговорил:

— Я берусь пробраться через казаков.

Рыцари в изумлении вскочили с мест, пан Заглоба разинул рот, усы Володыевского встопорщились в разные стороны, Скшетуский побледнел, а староста воскликнул:

— Вы беретесь сделать это?

— Вы думаете, что говорите? — спросил Скшетуский.

— Среди рыцарей давно поговаривают, что нужно дать знать королю о нашем положении. Вот я и решил: если Бог даст мне исполнить свой обет, я пошел бы. Я человек небольшой, что я значу? Что за беда, если меня убьют по дороге?

— Да вы слышали, что говорил пан староста? — крикнул Заглоба, — Что это верная смерть?

— Так что же, братец? Если Бог захочет, то проведет невредимо, а нет — наградит на небе.

— Да прежде вас схватят, подвергнут ужасным мукам и выдумают какую-нибудь страшную казнь. Да не повредились ли вы умом? — все не унимался пан Заглоба.

— А все-таки я пойду, братец, — невозмутимо проговорил литвин.

— Да там и птица не пролетит — подстрелят из лука. Нас обложили вокруг, как медведей в яме.

— А я пойду! — упрямо повторил литвин. — Я обязан Богу, что он дал мне возможность исполнить мой обет.