Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Вдруг он почувствовал, что один из всадников так напирает на него, что его стремя зацепилось за стремя непрошенного соседа.

Разговор с княжной был прерван. Удивленный и разгневанный, Скшетуский обернулся к назойливому смельчаку.

При свете месяца на него глянула пара глаз, глянула надменно, вызывающе, насмешливо… Эти страшные глаза светились, как глаза волка в темноте.

"Что за дьявольщина? Бес или еще что-нибудь этакое?", — подумал наместник, еще раз заглянув в эти горящие зрачки.

— Зачем вы наезжаете на меня вашим конем и зачем впились в меня так своим взглядом?

Всадник ничего не отвечал, но продолжал смотреть так же надменно и вызывающе.

— Если вам темно, то я могу высечь вам огня, а если тесно, то марш в степь! — уже с оттенком угрозы проговорил наместник.

— Нет, это ты отстань от коляски, коли видишь степь, — отпарировал всадник.

Пан Скшетуский вспыхнул и, вместо ответа, так толкнул ногою коня своего соседа, что тот в одно мгновение очутился на другой стороне дороги.

Всадник остановил коня, и одну минуту казалось, что он хочет броситься на наместника, но в это время раздался резкий, повелительный голос княгини:

— Богун, что с тобою?

Слова княгини магически подействовали на всадника. Он повернул коня, объехал коляску и очутился около княгини.

— Что с тобою? Ты ведь не в Переяславле, не в Крыму, ты в Розлогах. Помни это. А теперь ступай вперед; скоро овраг, а в овраге темно. Ну!

Пан Скшетуский и гневался, и удивлялся в одно и то же время. Очевидно, Богун искал случая поссориться… Случай был найден, но зачем он искал его? С чего вдруг это неожиданное нападение?

В голове наместника промелькнула мысль, что в этой игре княжна играла главную роль. Да, это так. Даже при неверном свете луны лицо ее было бледно и испуганно.

Богун, согласно приказанию княгини, пришпорил лошадь. Княгиня посмотрела ему вслед и сказала наполовину про себя, наполовину для наместника:

— Шальная голова! Бес казацкий!

— Видно, что не особенно тверд разумом, — презрительно ответил пан Скшетуский. — Этот казак состоит на службе у ваших сыновей?

Старая княгиня рассердилась.

— Что вы говорите? Это — Богун, подполковник, знаменитый юнак, друг моих сыновей, все равно, что шестой мой приемный сын. Не может быть, чтоб вы ничего о нем не слыхали; его все знают.

Действительно, пану Скшетускому хорошо была известна эта фамилия. Среди имен разных казацких полковников и атаманов это имя всплыло и гремело по обе стороны Днепра. Слепцы распевали песни о Богуне на ярмарках и в корчмах; на вечеринках рассказывали чудеса о молодом витязе. Кто он был, откуда взялся — не знал никто. Верно одно, что воспитали его степи, Днепр, Пороги и Чертомелик со своим лабиринтом теснин, оврагов, островов и скал. В мирные времена он то ходил вместе с прочими "за рыбой и зверем", шатался по днепровским затонам, бродил по болотам и тростникам вместе с полунагими товарищами, то снова целыми месяцами проживал один в лесных чащах. Школой ему служили вылазки на татарские табуны и стада в Диких Полях, засады, битвы, разбойничьи экспедиции в береговые улусы, в Белгород, в Валахию. Дни он проводил не иначе, как на поле, ночи при костре, в степи. В раннем возрасте он стал любимцем всего Низа, в ранние годы начал предводительствовать другими и скоро всех перещеголял своею отвагой. Он готов был хоть с сотнею товарищей идти на Бахчисарай и поджечь его на глазах у самого хана; он сжигал улусы и города, вырезал до последнего всех обитателей, пленных мурз разрывал на части лошадьми, как гром, падал на голову, исчезал, как смерть. В море, как бешеный, он кидался на турецкие галеры, углублялся в самую середину Буджака, проникал, как говорили, в самую пасть льва. Некоторые из его предприятий просто поражали своей безумной, сумасшедшей отвагой. Менее отважные, менее рискованные в страшных муках кончали свою жизнь на кольях в Стамбуле, либо гнили у весел турецких галер, но он всегда выходил невредимым, с богатой добычей. Говорили, что он обладает огромными сокровищами, сокрытыми в днепровских камышах; этого мало: многие видели, как он грязными сапогами топтал парчу и шелковые материи, подстилал драгоценные ковры под копыта своих коней или, одетый в бархат, купался в дегте, показывая свое казачье презрение к великолепию тканей и одежды. На одном месте ему долго не сиделось; действиями его руководили фантазия и необузданный ум. То, прибыв в Чигирин, Черкассы или Переяславль, он кутил насмерть с другими запорожцами, то вел чисто монашескую жизнь и убегал от людей в степи, то, наконец, окружал себя слепцами, слушал по целым дням их песни и бросал им пригоршнями золото. Среди шляхты он — изящный придворный кавалер, среди казаков — дикий казак; с рыцарями — рыцарь, с разбойниками — разбойник. Многие считали его сумасшедшим, да и на самом деле это была необузданная и страстная душа. Зачем он жил на свете, чего хотел, куда стремился, кому служил — он и сам не знал. Служил степям, вихрям, войне, любви и своей дикой фантазии. Эта фантазия и выделяла его из ряда других разбойничьих атаманов, из той массы, у которой на уме только один грабеж и которой было все равно, кого грабить, своих или татар. Богун брал добычу, но брал ее на войне; он любил опасности в силу их очарования, платил золотом за песни, гнался за славой, а о прочем не заботился.