Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

— Скажите, князь, — заговорил было он, — дойдут ли ваши солдаты до Махновки? Они страшно утомлены, а дорога не близкая…

— Не беспокойтесь, пан воевода, — перебил князь. — Они идут на битву, словно на пир.

— О, я нисколько не сомневаюсь. Народ храбрый. Но они тоже утомлены.

— Вы сами изволили сказать: periculum in mora.

— Правда, я говорил это, но все-таки мы могли бы переночевать здесь. Ведь мы идем из-под Хмельника.

— Пан воевода, мы из Лубен, из Заднепровья.

— Целый день в дороге?

— Месяц.

Тут князь вышел из комнаты, чтобы убедиться, в точности ли исполнили его приказания. Воевода бросил отчаянный взгляд на пана Криштофа и ударил себя руками по коленям.

— Вот и добился, чего желал! Ей-Богу, он тут меня уморит с голоду. Ох, уж эти горячие люди! Приходишь просить о помощи, думаешь, что два-три дня пройдут в сборах, а тут и отдохнуть не дают. Черт бы их всех побрал! Господи! Ремнем мне всю ногу истерло… негодяй паж… в животе пусто… Будьте вы прокляты! Махновка — Махновкой, а брюхо — брюхом! Я тоже старый солдат, сражений-то, может быть, видал побольше, чем они, но нельзя же все так… сразу! Это черти, а не люди; не спят, не едят, только дерутся. Богом клянусь, они так-таки никогда и не едят. Видели, пан Криштоф, этих полковников? Правда, что они похожи на призраков?

— Но зато они одухотворены рыцарским духом (пан Криштоф страстно любил войну). Боже справедливый! Сколько беспорядка в других армиях, сколько шума, беготни, бесполезной сутолоки, а здесь… слышите?… Вот уже легкие хоругви выходят.

— Слышу-слышу, так и есть! С ума сойти! — рассердился воевода.

Молодой Аксак радостно захлопал в ладоши.

— О, это великий вождь, великий воин! — восторженно повторял он.

— У вас еще молоко на губах не обсохло! — обрушился на него воевода. — Фабий-кунктатор [53] Медлитель (примеч. ред.). был тоже великий вождь! Понимаете вы это?

В это время вошел князь.

— Господа, на коней! Едем!

Воевода не выдержал.

— Да прикажите же, ваше сиятельство, дать мне что-нибудь поесть. Я умираю с голода! — воскликнул он, чуть не плача.

— Ох, пан воевода! — сказал князь, смеясь добродушным смехом и взяв его за плечи, — простите меня великодушно; сейчас, сейчас! На войне солдат как-то легко забывает об этом.

— Ну что, пан Криштоф, правду я говорил вам, что они не едят ничего? — шепотом обратился воевода к своему соседу.

Ужин, впрочем, длился недолго, и через два часа даже пехота вышла из Райгорода. Войска шли на Винницу и Литынь, к Хмельнику. По дороге пан Вершул наткнулся на татарский отряд, вместе с Володыевским разбил его и освободил несколько сот пленников. Дальше уже начинался край, носящий следы рук Кривоноса. Стрижовка была сожжена, население ее все перебито. Очевидно, бедняги вздумали сопротивляться, и за это Кривонос предал их мечу и огню. У входа в деревню на дубе висел сам пан Стрижовский, совершенно нагой; на шее его красовалось страшное ожерелье из мертвых голов. То были головы шестерых его детей и жены. В самой деревне по обеим сторонам улицы возвышался ряд казацких "свечей". Это были люди, привязанные к жердям за руки, высоко поднятые над головой, обвитые соломой, облитые смолой и подожженные сверху. У многих огонь опалил только руки: сильный дождь помешал огню. Страшны были эти трупы с искаженными лицами, с вытянутыми вверх руками. Над столбами с криком носились стаи хищных птиц, которые при приближении войска снимались с ближних столбов для того, чтобы пересесть на дальние. Войска молча проходили по страшной аллее и считали число жертв. Их было более трехсот. Наконец, селение кончилось, но следы опустошения шли далее. Была первая половина июля, хлеба уже подходили, ожидалась ранняя жатва, но все поля были частью сожжены, частью вытоптаны. Словно дикий ураган прошел по всем этим нивам. Да по ним и прошел ураган, страшнее которого нет в свете, — ураган междоусобной войны. Княжеские солдаты видели следы опустошения после набегов татар, но подобных зверств, подобной жестокости не видали никогда. Леса тоже были подпалены, как и нивы. Где огонь не пожрал деревьев, там своим огненным языком сорвал с них зеленый убор, опалил огненным дыханием, и лесные исполины стояли теперь, как скелеты. Пан киевский воевода смотрел и глазам своим не верил. Медяков, Згар, Хуторы, Слобода — одно пепелище! Из иных мест мужчины ушли к Кривоносу, а жены и дети их сделались добычей татар и только потом были освобождены панами Вершулом и Володыевским. На земле следы опустошения, на небе стаи воронов и коршунов, которые Бог весть откуда слетелись на казацкую жатву… Похоже, казаки здесь проходили недавно. Все чаще и чаще попадались сломанные телеги, еще свежие трупы людей и животных, разбитая посуда, медные котлы, мешки с подмоченной мукой, еще дымящиеся пожарища, только что разбросанные стога. Князь не давал своим войскам ни минуты отдыха, а воевода хватался за голову и повторял жалобным голосом: