Говард Фаст: Торквемада

— Я знаю его всю жизнь, — ответил Альваро.

— Он ваш друг?

— Да, друг, — подтвердил Альваро.

— В таком случае как вы можете судить о нем? — сказала королева. — Вам известно, что король хочет сделать его главным инквизитором? Главой инквизиции всей Испании?

— Помоги ему Бог, — вырвалось у Альваро.

В этот момент в комнату вошел король Фердинанд, за ним следовал Торквемада.

Король, худосочный, нервный, тщедушный, был ниже своей жены; он был неизлечимо болен, и болезнь все сильнее подтачивала его силы. Настороженный, чуткий, как птица, он постоянно покашливал. Людей он боялся, жену ревновал. Альваро стоял рядом с ней, и одно это служило поводом для ревности. Хуан был молод, и это тоже вызывало ревность короля. Его беспокойная ревность постоянно находила себе объекты. Он боялся, он завидовал, он ненавидел. Вспрыгнув на деревянный помост, он стал рассматривать карты, а потом — ни к кому не обращаясь — громко выкрикнул: «И вовсе Земля не круглая!» Он знал Альваро, но у него недостало учтивости поздороваться с ним, вместо этого пустился разглагольствовать о форме Земли. Он ненавидел Колумба. Плюнув и перекрестившись — он был суеверен, — Фердинанд принялся долго и бессвязно объяснять Торквемаде, кто такой Колумб, каковы его воззрения и намерения. Как и его жена Изабелла, он любил поныть.

— Все это ересь, приор, ересь, ересь! Разве вы не согласны со мной? Ну конечно же, согласны.

— Сир, супруг мой, — возмутилась Изабелла. — Вы ведете себя как свинья. Слышите? Как свинья! У нас в гостях Альваро де Рафаэль, а вы даже кивком не поздоровались с ним. Где наше королевское достоинство? Что о нас подумают?

Фердинанд плюнул на карту, лежавшую перед ней. Растер плевок пальцами и вновь потребовал от Торквемады ответа: можно ли считать ересью утверждение, что Земля круглая?

Торквемада ответил, что такое утверждение — разумеется, сущая глупость, но не всякую глупость можно считать ересью. Альваро почувствовал, что Торквемада просит его одобрения, дружбы, возможно даже — подать ему надежду. «Он уже стал великим инквизитором», — сказал себе Альваро. Торквемада был сдержан и очень напряжен, и Альваро чувствовал, как он страдает. «Как, должно быть, ему тяжело», — подумал он.

Фердинанд, с силой ударив по карте кулаком, выкрикнул:

— Он еврей!

— Кто, сир? — спросил Торквемада.

— Этот итальянец, Колумб.

— Я слышал, он стал христианином, — тихо сказал Торквемада.

— Стал христианином! — взорвался Фердинанд. — Стал христианином! И такие слова я слышу от человека, которого только что назначил великим инквизитором! В нем иудей и христианин сплетены в неразрывный узел, а великий инквизитор вздумал спорить со мной!

Торквемада без промедления, мягко и убедительно возразил королю:

— Если он придерживается иудейской веры, мы можем принять меры. Но нужны доказательства, веские доказательства. Или по меньшей мере, нужно, чтобы кто-то обвинил его…

— Да все они исповедуют иудаизм! — воскликнул Фердинанд. — Включая и его! — И он указал на дона Альваро.

Спокойно, не повышая голоса, Торквемада произнес:

— Он не еврей, сир, он даже не выкрест.

— Там, в Сеговии, все евреи! — вопил Фердинанд. — В каждом есть примесь этой ублюдочной крови! В каждом, в каждом!..

Изабелла взяла Альваро за руку и увела с помоста.

— Пойдемте отсюда, друг мой, — шепнула она ему.

Альваро кивнул Хуану. В дверях они задержались. Изабелла заплакала. Альваро ничем не мог помочь ей и думал, что за странное это зрелище — королева в слезах. И тут его осенило: а ведь Изабелла не только королева, но и женщина. Дело в том, что никто и никогда не думал о королеве как о женщине.

Когда они вышли из дворца, Хуан сказал Альваро:

— Она вдруг превратилась в обыкновенную женщину.

Альваро ничего ему не ответил и только подумал: «Помоги ей Бог!»

На обратном пути в Сеговию все трое, и — как знать, — может, и Хулио, постоянно возвращались мыслями к тому, что произошло в Севилье. Однако заговорили они об этом не прежде, чем достигли окраин Сеговии, и то обиняками. Несколько часов они ехали в полном молчании — Торквемада и Альваро рядом впереди, Хуан и Хулио позади, отстав на несколько сотен ярдов. Альваро был погружен в свои мысли и впоследствии не мог вспомнить, почему он упомянул, что прошло двадцать лет с тех пор, как Торквемада крестил его дочь.

— Кажется, это было вчера, — сказал Альваро.

Торквемада стал изрекать прописные истины. Сказал, что время — это миг. И человеческая жизнь — миг. Песок, сыплющийся в песочных часах. Неожиданно, словно осознав, какую выспренную чушь он несет, Торквемада оборвал речь. Лишь перед Рафаэлем он стыдился произносить такие, неизбежные в устах любого священника фразы.