Гор Видал - Император Юлиан

- Ты же знаешь: когда жил Гомер, Христа еще не было на свете. Гомер, при всей своей мудрости, не мог знать конечную истину, которая дарована нам, и ему приходилось довольствоваться воспеванием тех богов, в которых верили его современники.

Иисус их называет ложными богами, а значит - то, что о них пишет Гомер, неправда.

И тем не менее олимпийские боги, как и все сущее, суть проявления истины. - Как видите, Мардоний изменил точку зрения. - Во многом Гомер был нашим единоверцем. Он поклонялся Единому Богу, повелителю Вселенной, и я подозреваю, что Гомеру было известно: Единый Бог может принимать различные обличья, в том числе и олимпийских божеств. В конце концов и сейчас у Бога столько имен, сколько существует на свете религий и языков, а он всегда один и тот же.

- А как бога звали раньше?

- Зевс, Гелиос, Серапис…

- Гелиос - солнце, мой покровитель, - промелькнуло у меня в голове.

- Аполлон… - начал я.

- У Аполлона тоже много имен. Его называют еще Гелиосом, спутником Митры…

"Аполлон, Гелиос, Митра", - повторил я тихонько. Из тенистой рощи на косогоре за дворцом Дафны, где мы сидели, я с трудом мог разглядеть моего покровителя, пронзенного темно-зеленым копьем кипариса.

- Культ Митры - самая сатанинская религия на свете. У нас до сих пор еще сохранились его приверженцы, по большей части солдаты и неграмотное простонародье, хотя митраизмом увлекаются и некоторые философы (или люди, которые себя таковыми считают). Например, Ямвлих… Я с ним как-то встречался. Это сириец, кажется, из Халкиды, он на редкость уродлив. Умер он несколько лет назад, почитаемый узким кругом своих приверженцев, хотя, на мой взгляд, его писания чересчур туманны. Он претендовал на звание ученика Платона и, разумеется, утверждал, будто Иисус - лжепророк, а наше учение о Троице абсурдно. А затем, основываясь на Платоне, этот безумец выдумал свою Троицу…

У Мардония была страсть всему на свете давать исчерпывающие объяснения, и, увлекшись, он забыл, что внемлющий ему, затаив дыхание, ученик едва ли понимает его и наполовину. Но общий смысл сказанного был совершенно ясен: Гелиос - аспект Единого, и некоторые, вроде этого Ямвлиха, до сих пор ему поклоняются.

- По Ямвлиху, существует три мира, три области бытия, над которыми господствует Единый Бог, а солнце - его видимое воплощение. Первый из этих миров - мир умопостигаемый, который можно понять лишь разумом. Все это ты найдешь у Платона, если, конечно, при твоих нынешних успехах в учении мы до него когда-нибудь доберемся. Второй мир - выдумка Ямвлиха: это промежуточный мир, наделенный Разумом. Им правит Гелиос-Митра, которому помогают старые боги в разных обличьях. Серапис - повелитель загробного мира, Дионис - красота вселенной, Гермес - ее разум и, наконец, Асклепий. Этот последний, по-моему, жил на самом деле. Он был знаменитым врачом, которому поклонялись наши предки, считая его спасителем и исцелителем.

- Как Иисуса?

- Да, пожалуй, здесь есть некоторое сходство. Наконец, третий мир - это воспринимаемый чувствами мир, в котором мы живем. Солнце движется между этими тремя мирами. Свет - это добро, тьма - зло, а Митра - это мост, связь между человеком и Богом, светом и тьмой. Как видишь, или, вернее, как увидишь, учение Ямвлиха лишь частично основывается на Платоне. Большею частью оно персидского происхождения, и в основу его положен культ персидского героя Митры, который жил - если он жил на самом деле - тысячу лет назад. К счастью, после того как родился Иисус и нам было открыто таинство Троицы, всей этой чепухе пришел конец.

- Но ведь солнце по-прежнему существует.

- Точнее говоря, в данную минуту солнце не существует. - Мардоний встал. - Оно зашло, и мы опоздали на ужин.

Так я узнал о существовании Единого Бога. Во сне ко мне воззвал Гелиос-Митра, и мне, в буквальном смысле слова, открылся свет. С того дня я больше не был одинок: моим покровителем стало солнце.

По правде говоря, в те годы я очень нуждался хоть в каком-то утешении, поскольку все время жил под дамокловым мечом - казнят меня, как отца, или нет? Я тогда все время мечтал о случайной встрече с Констанцием прямо здесь, на бабушкином холме. В моих фантазиях император неизменно появлялся один. Он был строг, но милостив. Мы с ним беседовали о литературе. Он приходил в восторг от моей эрудиции (я любил, когда меня хвалили за начитанность). Потом мы становились закадычными друзьями, и в конце концов император даровал мне свободу жить в бабушкиной усадьбе до конца дней, ибо одного взгляда мне в глаза было ему достаточно, чтобы убедиться: я человек не от мира сего и вовсе не хочу отнять у него трон или отомстить ему за отца. Я вновь и вновь убеждал в этом Констанция, находя блестящие доводы, и он, со слезами на глазах от моей искренности и простодушия, неизменно исполнял мое желание.