Дорис Лессинг: Шикаста

Когда я только начинала писать «Шикасту», то полагала, что, завершив эту цельную, самостоятельную книгу, закрою затронутую в ней тему. Однако в процессе работы над книгой возникли замыслы иных историй, наметки иных сюжетов; одновременно рос и рабочий азарт, не позволявший успокоиться на достигнутом. Становилось ясно, что я изобрела, — или открыла для себя — новый мир, в котором судьбы планет (не говоря уж о людях) лишь мелкие эпизоды в эволюции космоса, выраженной в соперничестве и взаимодействии великих галактических империй: Канопуса, Сириуса, враждебной им империи под названием Путтиора с преступной планетой Шаммат. Я почувствовала, что способна экспериментировать, придерживаясь в то же время традиционной творческой технологии. Следующая часть цикла «Канопус в Аргосе», «Браки между Зонами 3, 4 и 5», получилась скорее мифом, басней — и одновременно, как это ни странно, отличалась большим реализмом.

В наше время то и дело слышишь, что писатели вынуждены взламывать рамки реалистического изложения, так как окружающая нас действительность становится день ото дня все более дикой, фантастической, невообразимой. Когда-то — и не так давно — литераторов обвиняли в преувеличениях, в склонности к экскурсам в невероятное; теперь же они сами жалуются, что никакое воображение не способно угнаться за постоянно меняющейся реальностью.

Вот вам пример: сочиняя «Воспоминания выжившей», я «изобрела» животное — нечто среднее между собакой и кошкой, а затем прочитала, что биологи и впрямь экспериментируют с подобного рода гибридом.

Да, я уверена, что не только сочинитель может подключиться к «сверхразуму», либо к «первичному сознанию», либо к «неосознанному» — да к чему угодно! И не сомневаюсь, что это может привести к каким угодно «совпадениям» или к сколь угодно невероятным последствиям.

Изменяется и старый добрый «реалистический» роман, изменяется под влиянием жанра, обычно обозначаемого как «космическая фантастика». Кое-кто этим недоволен. Помню, как-то раз во время поездки по Соединенным Штатам мою лекцию однажды прервала дама-профессор, председательствовавшая на той встрече. Ее, пожалуй, единственный недостаток — слишком глубокая погруженности в академические традиции. Она заявила: «Будь вы моей студенткой, я бы таких фантазий с вашей стороны ни за что не допустила». Я же не устаю повторять, что научная фантастика, космическая фантастика — самая своеобразная отрасль литературы, жанр наиболее изобретательный и остроумный. Фантастика оживила литературу вообще. Я не устаю обвинять академические круги как в зажиме, так и в игнорировании литературы подобного рода — хотя по природе своей именно к такому подходу они, эти круги, и призваны. Признаю, что моя позиция с течением времени тоже приобретает прискорбные признаки ортодоксальности.

Полагаю, в корне неверно ставить «серьезный» роман на одну полку, а фантастику — на другую.

Очень интересное явление эта фантастика: научная, космическая… Оно возникло словно бы в результате взрыва, ворвавшись к нам из ниоткуда, как всегда случается, когда человеческий разум получает толчок к расширению, на этот раз — к звездам, к галактикам и кто знает куда еще. Произведения фантастов открыли нам глаза в новый мир, в новые миры, указали на то, что происходит, указали на новые, нехоженые пути, описали наше отвратительное настоящее давным-давно, в бытность его еще будущим, когда господа официальные научные чины авторитетно заявляли, что, мол, то-то и то-то (ныне повседневная банальность) совершенно невозможно по таким-то и таким-то причинам. Фантастика взяла на себя неблагодарную роль всеми презираемого незаконнорожденного отпрыска, имеющего наглость указывать уважаемым сводным братьям и сестрам на то, чего они не отваживались или не желали замечать в силу своей респектабельности. В произведениях писателей — фантастов древнее наследие изучается с не меньшей смелостью, чем футуристические прогнозы. Сколь многим мы им обязаны!