Константин Сергиенко - Белый рондель

Трампедах обнажил голову и суровым взглядом обвёл толпу.

— В великой скорби нахожусь, братья. Ибо та, которую опекал и берег, нехорошо жить стала. Как помещена она была мною в епископат для праведной и смиренной жизни, вошла там в сношение с дьяволом и музицировала с ним на его суставах и рёбрах.

— Свидетельствуешь? — спросил профос.

— Свидетельствую, — ответил Трампедах.

— Омой же лицо в реке и клянись на священном писании.

Трампедах подошёл к реке и, черпнув воды, плеснул на себя, потом положил руку на Библию:

— Клянусь.

— Будет испытана по первому свидетельству! — крикнул профос.

Судья встал с табурета и встряхнул колокольчиком. Палач на плоту толкнул Анну в воду, толпа застыла. Через несколько мгновений судья снова поднял руку с колокольчиком, палач напрягся и вытянул из воды тяжёлый обмякший ком.

— Захлебнулась или не захлебнулась? — переговаривались в толпе. — Коль не захлебнулась, её счастье.

— А, захлебнётся! Вон ещё сколько свидетелей.

— Коли ведьма, так…

— Рыцарь Кавалек! — крикнул профос. — Твоё слово! Омойся в реке и клянись на священном писании, что скажешь правду!

Кавалек проделал, что нужно.

— Скажи, рыцарь Кавалек, был ли ты в сношении с горожанкой Анной-Май? — спросил судья.

— А, чёрт! — выругался Кавалек и взялся за саблю. — О чём тут говорят и кого судят?

Судья, видно, несколько струхнул, всё же перед ним стоял не простой смертный, а отчаянный рубака, польский гусар, и при всём уважении к канонам он мог взбунтоваться.

— Так что же ты видел, рыцарь? — вопросил профос.

— То же, что и все! — отрезал Кавалек.

— Расскажи словами. Ты видел, как дьявол спускался в келью?

— Кто-то спускался, чёрт подери! — сказал Кавалек. — Почём мне известно, дьявол или нет?

— Но ты слышал игру клавесина?

— Что-то бренчало, — уклончиво сказал Кавалек.

— Не было ли это похоже на клавесин?

— Да почём мне знать? Я музыки не играю.

— И всё же ты согласен, что это были музыкальные переборы, а не, скажем, звон разбитых бутылок?

Кавалек призадумался.

— Нет, на бутылки не похоже, — пробормотал он. — Мягче звенело.

— Стало быть, ты не отрицаешь, что слышал музыку?

— Не отрицаю! — рявкнул Кавалек.

— И не отрицаешь, что она неслась из Белого ронделя?

— Откуда-то с той стороны.

— А известно тебе, что во всём епископате нет клавесина?

— Не известно! — ответил Кавалек.

— Тебе сообщают о том. Эй, патер Иеронимус!

К судейскому столу приблизился человек в капюшоне.

— Ответь нам, патер Иеронимус, имеются ли в епископате музыкальные инструменты?

— Имеются, — ответил человек в капюшоне.

— Назови какие.

— В епископском соборе малый орган, далее рожки и флейты, а также две лютни, что у отца-настоятеля.

— А есть ли в епископате клавесин, патер Иеронимус?

— Клавесина покуда нет, однако он заказан два месяца назад в голландском городе Утрехте.

— Заказан, но ещё не получен?

— Ещё не получен, господин судья.

— Ты слышал, рыцарь? — судья обратился к Кавалеку. — Во всём епископате нет клавесина.

— Так лютня есть! — нашёлся Кавалек.

Судья несколько замешался.

— Хм… лютня, ну и что?

— А лютня похожа на клавесин! — с отчаянием сказал Кавалек. — Может, на лютне играли!

— Хм… — снова произнёс судья. — Патер Иеронимус, скажи нам, как содержатся лютни и могла ли одна из них попасть в келью к упомянутой Анне-Май?

— Никоим образом, — ответил патер Иеронимус. — Лютни под замком у отца настоятеля, ибо лютни те освящены в Ватикане и у Кастальского источника, они хранятся у нас как реликвии и назначены в чёрный день разогнать своим звуком роковые тучи, играть же должны они сами, а не будучи перебираемы пальцами.

— Ты слышал, рыцарь? — спросил судья. — На чём же, спрошу тебя, там играли, коли клавесина нет, а лютни заперты и освящены?

— Откуда мне знать? — упорствовал Кавалек.

— Но ты не отрицаешь всё же, что кто-то спустился в келью, а вслед за тем раздались звуки музыки?

— Что было, то было, — сказал Кавалек.

— Испытать по второму свидетельству! — крикнул профос.

И Анну снова опустили в воду, на этот раз палач держал её дольше.

— Как я зимой провалился в прорубь, так вышел из-под воды весь синий, — переговаривались в толпе.

— А Ганс-то под водой до десяти кукушечьих кликов сидит.