Константин Сергиенко - Белый рондель

— Зачем вы вернулись в Дерпт? — спросил я. — Жизнь тут скудна, а через месяц начнётся осада. Прячьте свой замечательный клавесин.

Фробелиус только вздохнул.

— Кстати, кто этот Тарвальд? Вы словно цените его мнение. Неужто в Дерпте есть лица, способные сравниться с вами в музыкальных познаниях?

— С учителем не сравнится никто! — воскликнул Фробелиус. — Это он распознал во мне способности.

— Он давал вам уроки?

— Учитель не даёт уроки, он направляет. Он путешествует, разыскивая по свету гармонию.

— Чтобы искать гармонию, не обязательно путешествовать, — сказал я. — А потом, о какой гармонии вы говорите?

— Учитель не станет жить на одном месте, — продолжал Фробелиус. — Иногда он спит в лесу, иногда во дворце, он ищет гармонию.

— Любопытный человек.

— Он таинственно появляется и таинственно исчезает. Никто не знает, где он живёт, — сказал Фробелиус.

— Зачем вы приехали в Дерпт? — спросил я, меняя тему разговора. — Князь Леопольд так восхищался вашим искусством.

— У меня здесь невеста, — просто ответил Фробелиус. — Но я не могу её отыскать.

— Куда же она подевалась?

— Не могу её отыскать… — Лицо Фробелиуса омрачилось. — Так надеялся, что увижу её на концерте.

— Многие женщины были в масках.

— Увы! — Он махнул рукой. — Она позабыла меня.

Я стал успокаивать музыканта:

— Жизнь полна неожиданностей. Я знаю одну историю…

Но я не успел рассказать начатое. В комнату, гремя саблями, вошли польские офицеры.

— Вот где он прячется! — провозгласил один. — Хоть здесь и не Варшава, напомним пану, что шляхтич не любит, когда его срамят перед дамой.

— К вашим услугам, — сказал я.

— Я вас вызываю, пан! Выбирайте оружие!

Час от часу не легче! Второй вызов за день.

— К сожалению, не могу с вами драться. Моя жизнь принадлежит пану Кавалеку. Послезавтра мы встречаемся у Арукюласских пещер.

— Дьявол! — выругался офицер. — Так это туда я иду секундантом?

— Весьма возможно, пан.

— А кто же ваш секундант?

— К сожалению, у меня мало знакомых в городе, секунданта пока ещё нет.

— На пирушку знакомый нашёлся, — сказал офицер, взглянув на Фробелиуса.

Тот вспыхнул.

— Этот юноша ни при чём, — сказал я.

— Он славно музицирует, — сказал офицер, — но и товарища поддержать не грех. Никто же не заставляет его брать саблю. На саблю у музыканта хлипкая кость.

— Вы меня обижаете, сударь, — тихо сказал Фробелиус.

— А коли обижаю, пожалуйте в секунданты, и устроим четверную дуэль! — заносчиво сказал шляхтич.

— Что ж, пожалуй… — Фробелиус пожал плечами.

— Оставьте его в покое, — сказал я более твёрдо. — Неужто не понимаете, что перед вами музыкант и не его дело путаться в ссоры!

— Я понимаю! — сказал шляхтич. — Я только хотел его попугать, музыканты народ трусливый.

— Если вы не уймётесь, я обрублю вам уши, — со сдержанной яростью проговорил я.

— Что? — Поляк остолбенел, а затем повернулся к товарищу. — Что он сказал, Мацек?

— Сказал, что обрубит тебе уши, — флегматично пояснил Мацек.

— Дайте мне саблю, — сказал я. — Или в Варшаве рубятся с безоружными?

Мне кинули саблю, а мой противник занял позицию. Челюсть его дрожала от ярости.

— Господа, господа! — вбежал хозяин, он, видно, подслушивал под дверью, руки его были умоляюще сложены. — Господа, прошу вас!

— Прочь! — закричал шляхтич. — К бою!

Хозяина вытолкали за дверь, я встал в позицию.

— Пся крев! — пробормотал поляк и двинулся на меня.

— Вот как это делается, — сказал я.

Описав тосканскую дугу, клинок мой выбил саблю из рук шляхтича. Ещё один незаметный взмах — и противник схватился за ухо, надорванное остриём моего оружия. Среди мастеров фехтования это называется «посадить пчёлку».

— Ба! — оторопело сказал кто-то. — Вот это рука!

— Да он и вправду обрубил тебе уши, — заметил спокойный Мацек.

— Почту за честь… — бормотал шляхтич, прижав к голове руку, — с таким мастером… Позвольте представиться, Лешек Кшетусский.

Я вновь повторил, что путешествую инкогнито, а стало быть, можно звать меня Путешественником. Поляки с восхищением щупали мою руку и похлопывали по плечу. Это была толпа детей, радостно удивлённых неожиданному фокусу, даже пострадавший не обижался. Ухо его было перевязано, принесено ещё три бутылки мозельского, и вскоре за столом текла самая дружеская беседа.