Бернар дю Бушерон - «Короткий Змей»

Эти двадцать две фермы, или очага, дают приют тремстам двадцати семи душам переменного благочестия, но Эйнар не сомневается, что оно окрепнет благодаря моему присутствию.

И совсем к северу расположен самый большой фьорд Учреждения, Эриксфьорд, куда еще можно добраться пешком или даже на лошади: летом требуется два дня пути вдоль моря и через холмы и долины, с очень опасными переправами через потоки и сквозь устья ледников. Два лета пролетели с тех пор, как оттуда прибыли или туда отправились последние визитеры. Эриксфьорд насчитывает по переписи десять ферм, принадлежащих наследникам (действительным или претендующим на то) Эрика, обосновавшегося там в ночи времен; так что к именам древним или христианским – Эрик, Триггве, Кнут, Хельги, Бранд, Фридрек, Олаф, Расмус, Пер, Сольви, Поуль – прибавляют этот знак наследования, Эрикссон. Все эти фермы занимают то, что составляет владения Эрика в Браттахлиде. Чтобы осведомиться об их состоянии и населении, следовало отправиться взглянуть на них и расспросить вождя, которого они, вне сомнений, избрали, но Эйнар ничего о том не ведал.

Традиция утверждает, что на бесконечном расстоянии к северу от Исафьорда было основано другое Учреждение, о коем нет известий более ста лет и о коем поговаривают, что жители его забросили веру и христианские ценности; другие же говорят, что все они умерли, и неизвестно, что лучше; сердце мое обливается кровью от неопределенности, которая не предоставляет иного выбора, кроме смерти и нечестивости. Еще дальше на север, на расстоянии бесконечно большем, расстилаются вплоть до вершины мира ледяные пустоши, о коих традиция говорит, что предки предков ходили туда охотиться на разных зверей. Это было до того, как замкнулось почти непрерывное ледяное объятие, и ходили они туда морским путем. Они доставляли оттуда мясо медведей и мускусных быков, на месте засоленное и высушенное, снежных зайцев и жирных птиц, сохраняемых в снегу или в китовом жире, и, на продажу, шкуры медведей, лис и других животных, равно как кожу и бивни нарвалов и морских слонов – удачный заменитель, в игрушках для тщеславных святош, сходивший за слоновую кость. Так бедняки кормили свои семьи, недорогой ценой удовлетворяя аппетит богатых во всем, что касалось снабжения предметами культа. Из Грейпара и из Крогсфьорда доставляли они также самое драгоценное богатство, коим являлось дрейфующее дерево. К этому абсолютному северу причуды течений и ветра и в самом деле выносило плавучие стволы и ветки, вырванные в новых землях – Хеллуландии, Маркландии и Винландии, о которых поговаривают с боязливым благоговением как об утраченном рае. От этого дерева, по ценности превосходившего пальмирские украшения, зависело строительство кораблей, которые позволяли несчастным не ждать, как ненужного мессию, гонца из Европы, а самим отправляться продавать свои шкуры и поддельную слоновую кость, загружая на обратном пути товары, необходимые для их Учреждений. Но эти времена, как я уже сказал, прошли.

Эйнар Соккасон рассказал мне об единственном выжившем священнике; впрочем, нужна неслыханная смесь дерзости и веры, чтобы упорствовать, награждая прекрасным титулом по единственной причине его рукоположения то свинское чудовище, которое он приволок к моим ногам. Я возблагодарил Бога, что этот несчастный не в состоянии больше праздновать святую мессу и осквернять ее своей низостью. Покрытый вшами, он приволок за руку девицу-плебейку, едва ли взрослую, и из окаймленного слизистым мхом рта, следом за зловонными испарениями, исторглась сотня богохульств, чему при отсутствии крепких напитков на этом краю света, опьянение не могло служить извинением. Непристойность его отношений с юной колдуньей проблескивала во всех его словах. Блудливые забавы были для него поводом для мелкого тщеславия до того даже, что богохульство, в сравнении, хотелось ему простить. Омерзительные подробности, которые я не могу здесь воспроизвести, становились еще более гадкими из-за несоответствия его возраста и возраста ребенка, коего он осмеливался называть женой; неизвестно, кто из двоих совратил второго, природа должна была возвратить старику невинность, юностью еще не потерянную. Я решил тотчас покарать их огнем, одного и другую, его – за ересь, отступничество, осквернение таинств и содомию, а ее – за безнравственные делишки, сопровождаемые колдовством. Я надеялся этой двойной казнью достичь двойной цели: во-первых, утвердить мою власть, предупреждая одной немедленной суровостью будущую необходимость более крупных суровостей, и, во-вторых, покарать грехи приговоренных.