Илья Клаз - Навеки вместе

Зигмунт вышел во двор и долго сидел в телеге. Ночь была лунная. Изредка месяц нырял в облака. Серые тени ползли вдоль леса. Зигмунт поглядывал на хату, слушал, как позвякивали уздечками кони. Сидел и думал про слова Скочиковского «ядрами их… ядрами». Наверно, знать не знают в Пинске, что к городу движется войско. Сесть бы сейчас на коня и — в город, туда, к ремесленникам, к черкасам, к работному люду… Туда, к ним, к таким же обездоленным, как он сам… Там, в Пинске, найдется и ему сабля… Тихо позвякивает уздечкой буланый конь, тянет сено, пофыркивает и тычет мордой в бок Зигмунту.

Зигмунт отвязал повод, сжал его в жесткой ладони. Раздумывал: так уехать или расквитаться с паном за все сразу. И не быть в долгу? Расквитаться, видно, будет справедливей. Слез с телеги, пошел к хате. Тихо ступал, а казалось, что шаги гремят на всю округу. Потянул дверь. Она предательски заскрипела. Заворочался на сене пан Скочиковский, засопел, повернулся на бок. Замер Зигмунт посреди хаты. Выждав, приблизился к полатям. Пан глубоко дышит носом, присвистывает. «Чего медлить?.. — спросил себя холоп. — Вот сейчас… И за все сразу… За все муки, что сносил… За все страдания…» И, навалившись на пана Скочиковского всем телом, сжал, словно клещами, потную, теплую шею…

Вышел из хаты с трепетным сердцем. О штаны брезгливо вытер вспотевшие ладони. В деревне было тихо. Взобрался на буланого и задергал поводья. Двенадцать верст конь прошел одним махом. Ворота в город были заперты, и Зигмунт яростно застучал кулаком.

— Чего колотишь? — послышался осторожный голос.

— Впускай! Важное дело к атаману.

— Какое дело?

— Не твоего ума. Не мешкай!

Стража пропустила Зигмунта, и верховой казак повел его к шляхетному городу, где стоял шатер Небабы. И джуре Любомиру ни единого слова не сказал Зигмунт. Твердил свое: атаману выложу. Любомир разозлился — может быть, у холопа тайные умыслы? Ощупал Зигмунта и, убедившись, что под рубахой нет кинжала, пошел будить Небабу.

— Пусть заходит.

Зигмунт вошел и как мог все рассказал. Небабе. Атаман слушал, и когда Зигмунт замолчал, спросил вкрадчиво:

— Ты — лях. Как же ты решился на измену королю?

Зигмунт растерялся и не знал, что ответить. Хлопая близорукими глазами, морщился и, наконец, виновато вымолвил:

— Лях. А если и лях? Пан одинаково сечет что белорусца, что ляха.

Небаба был доволен ответом.

— Достойно! Вот тебе казацкое спасибо! — и протянул руку. Откинув полог, крикнул — Джура, собирай сотников. Зови еще Шаненю и Велесницкого!

Не прошло и часа, как в шатер Небабы собрались казацкие сотники. Сидели в шатре не долго. Небаба предложил сотникам хитрый и смелый план. Сотники слушали, пощипывая усы, прикидывали в уме, насколько правильна задума атамана, и, наконец, согласились, утвердив коротким словом:

— Добре, батько!..

Небаба просил Шаненю подтянуть к Северским воротам двадцать, а то и больше телег, упрятать их за хатами. У городских ворот убрали стражу, а ворота раскрыли…

Алексашка несколько раз переплывал Пину на лодке и до Струмени доходил берегом. Струмень и шире, и глубже Пины. Вода в ней быстрая, и рыбаки на середину не выходят — несет лодку, как вороными. Луга, что тянутся к Струмени, изрезаны маленькими речушками и ручьями, берега которых заросли черемухой и смородиной. В жаркое, сухое лето луга покрываются пестрым ковром душистых трав. Сквозь желтые метелки плауна белыми бутончиками пробивается толокнянка. Бледно розовеют круглые лепестки алтея. Но ходил сюда Алексашка не цветами любоваться. Шаненя говорил, что в речулках водится выдра — богатый на мех зверек. Поймать выдру трудно, и удается это не всякому. Легче ловить ее зимой, когда выдра вертится у проруби. Мужики раскладывают там рыбешку, сгребают купы снега и, случается, стрелой бьют из засады. Только нюх у зверька тонкий, не выходит из лунки, если человек на берегу. Шаненя ловил выдру сетью. Алексашка тоже поставил поперек речулки сеть и длинной колотушкой, как в бубен, хлопал по воде у берега. Поймал двух зверьков. Принес в хату, поднял над головой. Переливается дымчато-коричневый мех. За шкурку такого зверька купцы дают по два гроша.

— Вот, Устя, тебе гостинец. Придет Мешкович, выделает.

Устя улыбается смущенно, краснеет и все же горделиво говорит, опустив очи:

— Не надобен мне мех… Что я, княжна или паненка?

— Чем не княжна? — убеждает Алексашка.

— Тьфу, слушать нудно! — но подарку рада.

Усте нравится Алексашка, да вида не подает. Несколько раз вечерами сидели на завалинке. Алексашка рассказывал Усте, что Полоцк, как и Пинск, стоит на реке. Рассказывал, что живут там краше и веселее. Устя спрашивала, чем краше? Алексашка многозначительно цмокал и говорил о купцах, что приезжают из-за моря, о боярах и посольских людях, что едут из Московии в далекие земли через Полоцк, о богатых ярмарках, на которые приезжают из Пскова-града, Себежа-града, Риги-града.