Валентин Рыбин - Море согласия

— Накинь что-нибудь еще,— просил он, тяжело дыша, не попадая зуб на зуб. — Ну еще, еще накинь, Дема!

Дема мотал головой и наваливал поверх одеяла все, что можно: сюртук, плащ, свою шинелишку...

И опять после сильного озноба у него начинался жар. Николай Николаевич глядел мутными глазами в потолок. Он то хмурился, то улыбался и, не переставая, бессвязно говорил. В дьявольском искажении являлись перед ним бакинские офицеры, хвостатые, с собачьими ушами и пастями. Всплывала девичья фигурка. В белом бальном платье, перевязанном матовой лентой чуть ниже груди, с распущенными волосами, мягко улыбаясь, она летала по каюте. И вдруг платье начинало расти, расти и превращалось в заснеженную равнину, густо заросшую стройными березками. И за чугунной оградой в большом дворе виднелось имение Муравьевых. Со двора выкатывалась карета, а в ней сидел он, Николай Муравьев, и напевал какую-то арию кучеру: странные звуки возвращали его к реальности. Он начинал думать, что это поет не он, а кто-то другой, и узнавал голос батюшки Тимофея, который на палубе служил обедню...

Приступы у Муравьева начинались ровно в полдень, а приходил он в себя на закате солнца. Мокрый от пота и ослабевший, пошатываясь, он опять выходил на палубу, где шла обыденная морская жизнь: не очень приглядная, но пышущая завидным здоровьем.

По вечерам играла гармоника и матросня распевала частушки. А то начинались словопрения между матросами и казаками. Перед отплытием из Баку Николай Николаевич, согласно предписанию главнокомандующего, взял с собой у начальника бакинского гарнизона, майора Бурчужинского, тридцать казаков. Впервые попав на корабль, они вякали за борт, освобождая желудки. Матросы сочувственно улыбались и подтрунивали над ними. В защиту казаков становился Демка. Перепалка была безобидная, но жесткая: с прибаутками, с матерщинными припевками. Муравьева веселила корабельная жизнь. Он и сам вступал в перепалку, но тут же умолкал: на его шутки матросы отвечать боялись, а казаки ржали, как лошади, чувствуя себя полными победителями.

Прежде чем лечь спать, Муравьев непременно заходил в кают-компанию, где шли картежные баталии. Капитану бы-ло странно, что никто из офицеров не интересуется — куда и зачем они плывут: все воспринималось этими людьми, как должное...

— Господа, — обратился однажды он к ним, — недавно я вычитал у одного персидского историка довольно интересные сведения. Оказывается, князь Олег был со своей флотилией на туркменском берегу. Представьте себе, почти тысячу лет назад!

Все взглянули на него странными взглядами, как на сумасшедшего, и Муравьев понял, что ему не поверили...

— Ложись, ложись, Николай Николаевич,— торопливо посоветовал Пономарев.

Болезнь постепенно отпустила Муравьева. По мере приближения к восточному берегу воздух становился суше, и капитан чувствовал, как организм набирал силы. Ему уже не хотелось ложиться в постель и даже лишний раз заходить в каюту. Он беспрестанно находился на свежем воздухе, вглядываясь в горизонт, где сливались в одно целое море и небо.

После нескольких дней плавания, наконец, завиднелся туркменский берег. Первым его заметил в зрительную трубу вахтенный на марсе. Крик «земля!» набатом разнесся высоко над палубой и привел в движение всех, кто был на корабле. Офицеры, схватив зрительные трубы, бросились к борту и увидели вдали, приблизительно в семи верстах от корвета, роскошный дворец с зубчатыми стенами и минаретами. Дворец занимал с полверсты по горизонту и казался издали сказочным чудом. Он стоял прямо над морем. Жаль, что море здесь было всего четыре с половиной сажени глубины, а то можно было бы подвести корвет прямо к порталам дворца.

— Мальчишка! Ей богу, мальчишка! — опять радовался и кипятился Басаргин, отрывая и поднося к глазам зрительную трубу.— Я же говорил, что Белый и Серебряный — одно и то же! Нет, господа, увольте. Больше с этим Остоло-повым я никогда не пойду ни в какое плавание. Где вот его теперь черти носят?! А если он заблудился и налетел на рифы! Мне же и придется отвечать за него — за сосунка!— Глаза лейтенанта горели святым негодованием, ноздри раздувались. Сейчас он особенно напоминал английского лорда, и вызывал своим видом всеобщее уважение.

— Вы оказались на высоте, Григорий Гаврилович,— радуясь за капитана корвета, говорил Муравьев и пожимал ему руку.

— Поздравляю, Григорий Гаврилович. Спорщик вы отменный, но какова точность расчета! — восхищался майор Пономарев. .— А этому, если живехонек, — пригрозил майор, имея в виду Остолопова, — непременно впишу в служебную характеристику: безграмотен и горяч...