Берды Кербабаев - Решающий шаг

С общего согласия сбор папах в ауле поручили Халназар-баю и Покги-мирабу, правильно рассчитав, что Халназар держит в руках половину аула и многие не посмеют отказать ему, а Покги Вала способен уговорить колеблющихся и не постесняется сорвать папаху даже с головы, если будет уверен, что его не побьют.

Когда эмины и мирабы сели на коней, было уже далеко за полдень. Сам арчин помог Халназар-баю сесть на иноходца. Пока бай, вдев ногу в стремя, висел всей своей тяжестью на луке седла, иноходец стоял смирно, но лишь только он уселся, конь, изогнув шею, стал грызть удила и рваться вперед. Подвернув под себя полу халата, Халназар сел в седле поудобнее и сказал:

— Ну, будь здоров, арчин-хан!

Конь вышел на дорогу и понесся вдоль канала легкой иноходью. Длинная с проседью борода Халназара мерно колыхалась, развеваясь по ветру.

Солнце коснулось подбородком земли и, краснея, опускалось все ниже, похожее на пшеничный чурек с отломленным краем. Ветер стих, неподвижный воздух был раскален. Над аулом висела пыль, поднятая стадом. Коровы, шагавшие к своим загонам, вопросительно мычали, и телята на привязи радостно отвечали им. Громко ржали кобылицы, возвращаясь с поля со своими жеребятами. С северной стороны, громогласно возвещая о себе, к аулу двигалось стадо верблюдов. На западной окраине аула, задрав хвосты и издавая трубный рев, бегали друг за другом ослы. Слышался посвист погонщиков, резкие окрики хозяев, поворачивавших скотину к своим загонам.

Густой дым от очагов постепенно сливался с темнеющим вечерним небом. У всех кибиток горели костры, на таганах стояли чугунные котлы и закопченные кувшины. Женщины суетились возле очагов. Со стороны мечети уже слышался призыв к вечерней молитве.

Нурджахан, поставив на таган котел с водой, присела на кошме у порога кибитки. Ее тринадцатилетняя дочь Шекер подбросила в костер сухого хвороста и побежала привязать теленка.

Совсем близко раздалось ржание гнедого. Нурджахан оглянулась и увидела подъехавшего Артыка. Соскочив с коня, Артык снял вьюк травы, притороченный сзади к седлу, серп и лопату. Потом расседлал коня и поставил седло у входа в кибитку.

— Как здоровье, сынок? — спросила Нурджахан, не отрываясь от работы.

— Я здоров, мама, спасибо, — ответил Артык.

Он повесил папаху, уздечку и камчу на суковатый столбик; сняв халат и кушак, бросил их под подушку и некоторое время наблюдал за работой матери.

Нурджахан быстро и ловко резала лапшу на деревянном кружке.

Артык опустился на кошму и оперся локтем на подушку. Шекер принесла ему чай.

— Спасибо, сестренка. Скоро привезу тебе дыньку. Есть уже с кулак величиной.

Шекер и недозрелым дыням была бы рада, но больше всего ее радовала возможность поговорить с братом. Она присела возле него, и между ними начался обычный шутливый разговор.

Когда Артык во второй раз наполнил пиалу зеленым чаем, Нурджахан спросила:

— Ну, как там посевы, сынок?

— Посевы, мать, хороши, лучше и желать не надо. Пшеница теперь напилась воды вдоволь. Ячмень поднимается густо, хлопок показывает ушки. Не сегодня-завтра и кунжут выбьется из-под земли.

Нурджахан запустила лапшу в котел и, стряхнув с кружка муку, стала рассказывать сыну новости.

— Знаешь, сынок, — начала она, — сегодня был у нас Халназар-бай и его люди. Прямо как побирушки какие-то. Даже неловко, когда такие почтенные люди обращаются к тебе с этим...

— У них только и дела, что поборы да сборы, — безразлично заметил Артык. Но тотчас у него шевельнулось подозрение. Он пытливо взглянул на Шекер и с тревогой спросил: — Ну, и что ты сказала им, мать?

— Не брани, сынок, я не могла противиться...

Артык подумал: «У баев совести нет. Может, Халназар приходил сватать Шекер за своего вдового сына?..» И, не докончив своей мысли, спросил: — Мать, я ничего не понимаю,— что ты хочешь сказать?

— Я, сынок... отдала твою папаху.

Артык облегченно вздохнул:

— Папаха понадобилась! Что ж, чем бы долги ни платить, все равно платить.

— Нет, сынок, говорят, папахи нужны для царских джигитов. Говорят, что там, где идет война, очень холодно. У бедных джигитов пообморожены уши.

— Ну и хорошо сделала, что отдала,— сказал Артык.— От этой беды все равно не уйдешь.

В это время гнедой громко заржал. Артык поднялся и, отойдя от кибитки, посмотрел на дорогу. В сгустившихся сумерках уже ничего нельзя было разглядеть. Он вернулся на свое место и стал ужинать, но плохо слушал, что говорила мать. Гнедой, напомнив о себе, как всегда изменил течение мыслей.