Антуан Прево: История отчаявшегося с Нового моста

Вас, конечно же, должно поразить мое благонравие и долготерпение, столь не свойственные нашему распущенному веку. И все же с тех пор, как два года назад я имел несчастье скрепить эти узы, я ни разу не нарушил своих обещаний. Я был счастлив уже и тем, что в любую минуту мог видеть предмет моего обожания, заботливо наблюдать, как расцветают ее прелести, и потому терпеливо ждал установленного срока. Я всячески старался угодить ей, был с ней неизменно ласков, предупредителен, постоянно искал случая проявить свою нежность. Я стремился направить ее ум и сердце к светочам знания и благородного вкуса, призвав на помощь все свое образование и все, чему научил меня опыт. И мне казалось, что мои усилия приносят плоды. Я нанял ей лучших учителей и окружил ее самой изысканной обстановкой. Два года я пребывал на вершине блаженства, отказавшись от светской жизни, от удовольствий, свойственных моему возрасту, и даже от общества друзей, избегая всего того, что могло разлучить меня с моей избранницей, в которой сосредоточились для меня все мирские блага. Мой отец, который заметил перемену в моем поведении и привычках, встревожился и неоднократно убеждал меня открыть ему их таинственную причину. Он даже заподозрил, что любовь толкнула меня на необдуманный поступок, но его подозрения лишь усиливали мою бдительность, и я тем более успешно их усыплял.

Но вот три дня назад я осведомился у лекаря о здоровье его дочери, которое, как мне казалось, достаточно окрепло и больше не должно было вызывать у него опасений, заодно я напомнил ему, что установленный нами срок уже близок и что если у него не появилось новых причин для отсрочки, я готов вступить в свои более чем заслуженные права. Дочь его не присутствовала при нашей беседе. Я был такого высокого мнения о ее нравственности, что опасался этим разговором смутить ее невинную душу. Когда мне случалось иной раз позволить при ней вольную шутку, глаза ее обращались на меня с таким недоумением, что, уважая ее скромность, я тут же менял тему разговора. Отец ее ответил мне, что, по его мнению, дочь его теперь вполне готова выполнять свои супружеские обязанности, и я откровенно признался ему, что мечтаю поскорее проводить с ней не только дни, но и ночи. Он предложил устроить по этому случаю небольшой праздник, пригласив с моего позволения несколько близких родственников и посвятив их в нашу тайну. Я дал указания приготовить к завтрашнему вечеру роскошный ужин, и, уведомив своего отца, что следующим утром уезжаю на неделю в имение к своему другу, расположился провести это время с гораздо большей приятностью, и утолить наконец мою страсть. Ждать оставалось всего лишь один день, однако более чем когда-либо мне не терпелось повидаться с моей невинной и кроткой возлюбленной. Я отправляюсь к ней, но не застаю ее дома. Отец объясняет мне, что она с его позволения наняла фиакр и уехала в сопровождении лакея в гостиный двор подбирать себе украшения, а оттуда заедет к одной из своих тетушек, которая пригласила ее на ужин, и вернется домой поздно вечером, не раньше десяти или одиннадцати.

Ждать я не в силах, к тому же горю желанием сам купить ей в подарок все, что она только пожелает, и спешу вслед за ней в гостиный двор. Два часа я напрасно ищу ее там. Возвращаюсь к ее отцу, сожалея лишь о том, что моим желаниям не суждено было сбыться, но уйти, не повидавшись с той, кого люблю более всего на свете, я не в состоянии, и потому решаю ее дождаться.

И вот, пока я предаюсь мечтаниям о наслаждениях, которые ожидают меня завтра, и предвкушаю восторги, мне вдруг приходит в голову мысль, что ничто не обязывает меня откладывать на завтра то, что я могу получить сегодня же. Я делюсь своими соображениями с лекарем, и он охотно идет мне навстречу. Приняв такое решение, я спешу встретить свою возлюбленную на пути домой, и узнав, где живет ее тетушка, более получаса терпеливо ожидаю на улице в полном одиночестве: своего лакея я отослал, чтобы он под каким-нибудь благовидным предлогом объяснил родным мое отсутствие, зайти же за ней в дом тетушки я не осмелился, стремясь, как всегда, оберечь ее скромность.

Наконец она вышла. Лакей ее нанял портшез, и они сразу же двинулись в путь. Я стоял в двадцати шагах, ожидая, когда портшез поравняется со мной, и уже открыл было рот, чтобы остановить носильщиков, как вдруг увидел, что они останавливаются сами. Приказ остановиться отдал им лакей. Он стоял по другую сторону портшеза, но мне было слышно, как он настойчиво уговаривал свою хозяйку вернуться на набережную Орфевр. Он уверял, что время еще не позднее, что она может задержаться по крайней мере еще на час. Немного поколебавшись и выразив некоторые опасения, она согласилась. Носильщики двинулись в путь.