Натан Рыбак - Ошибка Оноре де Бальзака

Все это вспомнилось, растревожив сердце, в метельные верховненские вечера и ночи. Стлался снег за окнами. Мела пурга. Мороз расписывал стекла причудливыми и обманчивыми узорами. Стонал по ночам лес вокруг замка. Плакал отчаянно и безнадежно степной ветер. Тосковала душа в поисках спасительного утешения. Он брался за перо и бросал его, испуганный утратой мыслей, выношенных на протяжении лет. «Письмо из Киева» осталось в перкалевой папке. Недописанное. Не хотелось и думать о нем.

И сквозь пургу навстречу ему плыли парижские дивные ночи, осторожный и вдумчивый Цезарь Бирото склонялся над его постелью и рассказывал о своем величии и падении. Тихая, испепеляющая мука светилась в его глазах, и Бальзак возненавидел эти глаза и не мог без страха заглянуть в них. Герой ни о чем не спрашивал и ни в чем не упрекал. Он только напоминал о днях своего рождения.

Бальзак вспомнил: ноябрь 1837 года, редакция «Фигаро» торопит, надо спешить, а написано всего несколько страниц «Цезаря Бирото». Это были лихорадочные ночи, бумага покрывалась путаным узором букв, написав десяток страниц, он тут же отсылал их в типографию «Фигаро».

В типографии царило смятение. Никто не в силах был разобрать написанное Бальзаком. Буквы громоздились над буквами, видно было, как бегала его рука по бумажному полю, как молниеносно мелькали мысли. С огромным напряжением угадывали слова, набирали и оттиски гранок посылали тотчас же Бальзаку.

Он безжалостно правил написанное, и вскоре узкие чистые полосы бумаги по обе стороны текста покрывались новыми добавочными фразами, целыми эпизодами. Он успевал написать новые главы и выправить старые так, что и они, собственно, становились новыми. В эти ночи и дни он не выходил из своего кабинета, не видел никого, кроме посыльных из типографии, черный кофе, как упоительный источник, укреплял его и прогонял сон.

Увлеченный, он не замечал, как ночь сменяла день, не видел, что происходит за окном, хорошая погода там или дождь, и свечи в подсвечниках горели круглые сутки. В эти часы, которые теперь представлялись трудной и победоносной войной, он ни разу не вспомнил Эвелину и не раскрывал писем, полученных от нее.

Цезарь Бирото жил с ним в одной комнате, и он понимал, что если хоть на минуту забудет о своем герое, тот не стерпит дерзкой измены. Бальзак не изменил.

Пятнадцатого декабря в «Фигаро» появился фельетон под названием: «Злосчастья и приключения Цезаря Бирото, прежде чем он появился на свет». Из этого фельетона тысячи читателей узнали, как работал Бальзак, и он сам прочел фельетон не без удовольствия.

Это были чудесные дни. Одни только воспоминания о них могли утешить Бальзака теперь. Голубой потолок в будуаре Эвелины и безоблачные улыбки розовых амуров на нем звали к покою и беззаботности.

Еще не произошло серьезного и последнего разговора, а он уже знал, что пора собираться в путь. Они проводили вечера вместе в ее голубой комнате у камина. Он сидел в кресле напротив Эвелины, закутав ноги в тяжелый английский плед, и слушал ее рассказы. Ганна, гостившая в Верховне, не мешала им. Она приходила, только когда ее звали. Статная и красивая, с лебединым изгибом шеи, в белом пенистом платье, она как будто и в самом деле плыла на сказочных волнах, и Бальзак с завистью наблюдал эту чарующую молодость. Все они ждали приезда Мнишека, а тот все не приезжал, задерживался почему-то в Вишневце.

Но Кароль Ганский, узнав стороной об истории с молодой корчмаркой, поспешил намекнуть Эвелине. Он захлебывался от радости, получив наконец возможность потешиться над чванливой свояченицей. А она выслушала его спокойно. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, только спросила:

— Это все? Ну что ж, лучшего от вас я и не ожидала, вы только и способны на сплетни.

Но через день Эвелина послала в Бердичев за Гальпериным.

Банкир приехал утром на следующий день. Его подвезли к служебному флигелю, и он около часа ждал, прежде чем был позван во дворец. Там он еще полчаса просидел в библиотеке на втором этаже.

Утонув в глубоком кожаном кресле, он осматривал стены, заставленные высокими, до потолка, полными книг шкафами. Посреди комнаты на столе стоял огромный глобус. Все здесь было знакомо Гальперину. Он даже непринужденно улыбнулся. В конце концов он имел право на такую вольность. Все в этой комнате — и книги, и глобус, и прекрасные картины на мифические сюжеты, как и вся мебель в нижних комнатах, — все попало сюда через его банкирскую контору. Если бы понадобилось, он мог вспомнить номера всех таможенных документов и квитанций.