Натан Рыбак - Ошибка Оноре де Бальзака

А с неба посылала ему свой свет далекая и чуждая Северная Звезда.

Последние дни осени взмахнули аистиным крылом и пропали за далекой чертой горизонта. Из степи повеяли тугие холодные ветры, обложные тучи закрыли полнеба, и где-то за ними блуждало солнце. Деревья парка, гонимые сироты, жалобно махали ветвями навстречу рассвету. Утра были серые, хмурые и неприветливые.

Легкая пленка льда затягивала лужи в лесных чащах. Снегу еще и в помине не было, а холода уже шли с севера, неумолимые и суровые, и стаи черных воронов вещали их приход. Так уходила осень и начиналась зима. И первый иней, первую серебряную седину на степном жнивье Бальзак невзначай увидел утром из окна накануне отъезда в Киев. Он имел представление о суровой северной зиме, она дала ему себя знать еще в те месяцы, которые он провел когда-то в Петербурге. После пришлось отлеживаться в грязной дрезденской гостинице и лечить бронхит, он чуть не умер тогда от беспрерывного кашля. В то время, в Дрездене, он не думал, что придется еще раз поехать в эту страну. Впрочем, зима была ему не страшна. В шкафу висела шуба на лисьем меху, высокая бобровая шапка и удобные сапоги. Он мог спокойно выйти навстречу лютым русским морозам.

Днем небо было ясное. От первых заморозков не осталось и следа, но солнце уже не грело, и деревья покачивались грустно и безнадежно. Во дворце было тихо. Ганна и Мнишек выехали в Киев на рассвете. Эвелина собиралась трогаться через несколько дней. Она предупредила:

— Имейте в виду, Оноре, вы должны понравиться Фундуклею. — Эвелина подбодрила его добродушной улыбкой, показала ровные зубы и, щуря глаза, с уверенностью сказала: — О, вы, если захотите, можете быть очаровательным. Все киевские дамы влюбятся в вас, а губернатор Фундуклей очень прислушивается к мнению дам…

Бальзак с сердцем запустил пятерню в свою взлохмаченную гриву.

— Ох, Ева, как мне надоели салонные разговоры. Если б вы знали!

— Терпите, друг мой, терпите. И поймите, я все делаю для нас.

Он понимал. И, в конце концов, кроме губернатора и дам, в Киеве были люди… Он должен увидеть их и город, о котором столько слышал. Пусть Северный Рим откроется его взору, тогда, быть может, наконец увидят свет «Письма из Киева», которых так ждут в Париже. Но, по правде говоря, он не представлял, какие это могут быть письма. И что писать? В этот миг он поймал себя на том, что невольно завидует Кюстину. Боже, если бы Эвелина догадалась, о чем он подумал?!

— Друг мой, подите погуляйте, вам это полезно.

В самом деле, почему не погулять?.. Он поцеловал ей руку и пошел гулять, сам любуясь своим послушанием. Хотел бы он посмотреть на себя, фланирующего таким манером в Париже! Что сказал бы Госслен, увидав его среди бела дня на променаде, в беспечно сбитой набекрень шляпе? Да разве только это? Немало странного происходит с ним теперь. Стопы бумаги, привезенные из Парижа, белеют на столе в пугающей неприкосновенности. Можно только скорбно вздыхать по этому поводу. И все.

Он прогуливался перед дворцом, постукивая палкой по скованной заморозком земле, бороздя мелкими шажками многочисленные дорожки, задумчиво устремив глаза в серую даль осеннего дня. К дворцу подъезжал всадник. Бальзак узнал Кароля Ганского. Дворецкий Жегмонт побежал к калитке и отпер. Управитель осадил коня, тяжело спрыгнул на землю и бросил дворецкому повод. Поднимая над лысиной высокую фуражку, он приближался к Бальзаку. Разговор был неизбежен. Бальзак снял шапку, но, рассердясь на себя, снова надел. Остановился и ждал. Управитель был уже около него. Потная рука оставила на сухой ладони Бальзака неприятную сырость. Он спрятал руку в карман и старательно вытер ее. Кароль взял его за локоть и почти силой повернул на аллею, уходившую в глубь парка. Несколько секунд они шли молча. Вверху над ними трепетала сухая листву. В траве, засунув голову под крыло, дремал старый ворон.

— Чудесная у вас осень, — сказал Бальзак, находя, что пора уже начать разговор.

— О, — живо подхватил Ганский, — подобной осени нигде на свете нет, господин Бальзак.

Бальзак не ответил. Разговор угас, как слабый огонек от дуновения ветра. Ганский забеспокоился, как бы иностранец не выскользнул у него из рук. Сама судьба свела их в этот полуденный час. Наконец он получил возможность сказать ему наедине то, от чего зависело многое.

— Я позволю себе пригласить вас… Буду безмерно рад, если вы посетите скромную хижину одинокого охотника.