Натан Рыбак - Ошибка Оноре де Бальзака

…Ему снилось: просторная широкая степь, а над нею голубое прозрачное небо, и на травах, сочных и высоких, в рост человека, жемчужная утренняя роса. Он шел по мягкой, утоптанной тропке меж травами. Был он молод и статен, чья-то незримая рука то и дело подносила к глазам его зеркало, чтобы он убеждался в своей красоте и силе. И он смеялся во весь голос, весело и торжествующе, как когда-то в мансарде на улице Ледигьер, и смех звучал в степном просторе. Тропка привела его к источнику. Вода струей, острой, как лезвие меча, била из-под высокого нежного дерева, а через мгновенье он увидел склонившихся к ручью стекольщика Канеля, Батайля и слепого старца в серой убогой свитке, с сумой. На руке старца он заметил свой перстень и обрадовался. Он хотел что-то сказать старику, но тот вдруг снял перстень и вложил его в руку Бальзака. И тут он пробудился.

Теперь, разгадывая странный сон, он не мог избавиться от неприятного чувства. Что это могло значить? Порой он склонен был толковать сны как приметы. Волновало: как же считать — к добру это или нет? Впрочем, через полчаса он забыл про сон. День длился бесконечно долго, как и многие дни потом, был полон раздумий, блужданий по городу, сидения в кресле за письменным столом и… писем.

Письма он писал ежедневно. Писал сестре Лауре, Эвелине, таможенному чиновнику в Радзивиллове, барону Гаккелю, издателю Суверену, написал два письма Виктору Гюго, но, впрочем, не отослал. Теперь письма относил на почтамт Франсуа. И всякий раз Бальзак расспрашивал, как и при каких обстоятельствах они были сданы.

Однажды он взялся за архив. С чердака принесли две гигантских размеров корзины, и он до поздней ночи рылся в них, вытаскивая на свет божий перевязанные бечевкой большие стопы исписанной бумаги. Слегка волнуясь, он перелистывал пожелтевшие страницы рукописей. Они обновляли в памяти забытые ночи страданий и радостей. Вот „Отец Горио“, вот „Цезарь Бирото“, а вот „Темное дело“.

— Боже мой, „Темное дело“! — не удержался он от громкого восклицания.

На стол легла маленькая, перевязанная голубой ленточкой стопка бумаги. Осторожно, непослушными пальцами, Бальзак развязал тугой узелок и открыл запыленные, выцветшие страницы… Так вспомнился день 15 декабря 1840 года. На Елисейских полях собралась стотысячная толпа. Она сопровождала гроб с телом Наполеона Бонапарта. Прах императора несли в Собор инвалидов, и в тот момент, когда процессия вошла в собор, над ним появилась радуга. Люди видели ее, нежную, дрожащую, она стояла в лазури величественно, соединяя неведомые берега. И его, как и тысячи других (а может быть, только его?), поразила одна деталь — рука императора. Казалось, она делает какой-то знак, эта белая спокойная рука…

И много позднее эта минута вошла в память навязчивыми образами и породила повесть „Темное дело“.

Вздохнув, Бальзак сложил рукопись. Аккуратно перевязал той же ленточкой и бросил в корзину. Он еще долго перебирал свертки и стопы бумаги, громко перечитывая написанные вверху либо посередине страницы названия: „Евгения Гранде“, „Шагреневая кожа“, „Утраченные иллюзии“, „Кузина Бетта“, „Тридцатилетняя женщина“, „Шуаны“, „Поиски абсолюта“…

Он устал и вышел из кабинета. Сидел в картинной галерее, погруженный в думы.

Над Парижем пламенело медноликое солнце. Ветер о и равнодушно стучал в окно.

Бальзаку думалось: по рукописям можно восстановить в памяти жизнь. Величественную и неповторимую, страшную и кощунственную, отмеченную восхождением на вершины и падением с них.

Так началась всепоглощающая и неминуемая усталость. От нее не было лекарств, не было знахаря, чтобы сказать волшебное, таинственное слово и победить эту злодейку. Корзины с рукописями остались в кабинете. Он запретил Франсуа трогать их. Часами Бальзак вел с ними немые разговоры. Сидя над корзинами, рассматривая рукописи, он видел себя над пропастью, которой представлялась ему жизнь, и он бросал в эту пропасть, ненасытную и неблагодарную, лоскут своей души, кромсал для нее сердце, набивал ее лучшими творениями своего мозга, но так и не проложил через нее моста.

Шли жаркие дни, и росла усталость. Она стояла за его спиной, когда он садился за письменный стол. Это она, невидимая и неуловимая колдунья, наливала оловом руки, нависала над постелью и наполняла сон нестерпимыми кошмарами. Бальзак брался в эти дни за десятки дел и ни одно не доводил до конца.

Клуб Национального братства выдвинул его кандидатом в Национальное собрание. Это сразу принесло радость. Он поспешил написать статью, в которой изложил свое политическое кредо. Его предложения не имели успеха. Он не услышал ни одного отклика. Кресло депутата осталось за темной и непроницаемой завесой.