Карин Эссекс - Фараон

Клеопатра не собиралась рассылать воззвания или чеканить новые монеты. Она просто пойдет к людям, как уже делала прежде, и продемонстрирует себя и свои намерения. Этот метод уже дважды доказал свою пригодность.

У Клеопатры и в мыслях не было начинать с Александрии, жители которой были настроены довольно враждебно по отношению к ней и Цезарю. Она начнет с остальной страны, а потом использует благоприятные настроения, дабы повлиять на гордых греко-египтян Александрии. И вскорости — Клеопатра в этом не сомневалась — она получит и их поддержку тоже. Как Нил несет свои воды с юга на север, так и поддержка, которую она обретет в Южном Египте, двинется вниз по течению. Клеопатра была уверена, что добьется успеха.

Их барка имела триста футов в длину; ее сопровождала целая флотилия лодок, несших легионеров Цезаря. Хотя они выиграли войну и хотя Клеопатра пользовалась широкой поддержкой коренных жителей этой земли — повсюду, за исключением греческой Александрии, — они не были уверены в том, что путешествие обойдется без сложностей. Кроме того, Клеопатра сочла неплохой идеей продемонстрировать мощь Рима, объединенную с великолепием, богатством и очарованием царицы. По настоянию Клеопатры половина судов шла под римскими знаменами, а половина — под египетскими, закрепляя тем самым союз.

Когда они прибывали в какой-нибудь город или селение, Цезарь и Клеопатра стояли на верхней палубе, рядом со статуями Афродиты и Аполлона, дабы люди могли посмотреть на них. Иногда же они являли себя зрителям на нижней палубе; эта палуба была увита зеленью и превращена в сад, и там тоже стояли два изваяния — Афродиты с младенцем Эросом и Исиды, кормящей грудью Гора. А на тот случай, если вдруг кто из зрителей еще не понял, в каком положении пребывает Клеопатра, над рулем было установлено изваяние младенца Гора, восседающего на цветке лотоса, — так, чтобы его видели те, кто будет смотреть вслед барке.

На небольшой церемонии, прошедшей в древних Фивах, Цезарь снял лавровый венок, который обычно носил на всех подобных мероприятиях, и заменил его гирляндой из цветов, как было в обычае у царей из династии Птолемеев. Египтянам это сказало именно то, что и предполагала Клеопатра: что Цезарь выказывает уважение к обычаям их страны и что он с радостью станет консортом их царицы, являющейся подданным во всем великолепии семимесячной беременности.

По утрам владыки частным образом завтракали у себя в каюте, укрывшись от палящего солнца. Разомлев от жары, они вкушали финики, манго, бананы и запивали охлажденным козьим молоком. Они читали друг другу стихи, а когда появлялось настроение — лениво, неспешно занимались любовью. По вечерам они ужинали в обеденном зале вместе с гостями — старшими офицерами Цезаря, греческими и египетскими сановниками из тех городов, мимо которых они проплывали, и талантливыми александрийцами, которых Клеопатра пригласила с собою, дабы они развлекали Цезаря.

Из них Цезарь больше всего любил беседовать с астрономом Сосигеном. Царица удалялась для сна, а Цезарь все сидел с бородатым ученым и глядел в ночное небо. По утрам он просыпался, все еще переполненный впечатлениями от разговоров о местоположении звезд, о расчете продолжительности дней, недель, месяцев и лет. Сосиген трудился над созданием более совершенного календаря, в котором не требовалось бы для урегулирования считать в конце года дополнительные дни, и Цезарь решил выделить средства на эти изыскания.

— Ты только представь себе все выгоды календаря, который соответствует истинной продолжительности года! — сказал Клеопатре Цезарь, приподнявшись на локте.

Он возлежал на прохладных, белоснежных льняных простынях, а Клеопатра кормила его нарезанной дольками папайей. Она думала о дочери Цезаря, Юлии, и о том, что та часто вот так вот кормила Помпея с рук, и о том, каким отвратительным это казалось Клеопатре — тогда, в ранней юности, когда в ней еще не проснулась женская страстность. Теперь она сожалела о том, что была резка в своих суждениях о дочери Цезаря, которая, наверное, была так же влюблена в Помпея, намного превосходившего ее годами, как Клеопатра — в Цезаря.

Цезарь смотрел на проплывающие мимо пейзажи; это занятие никогда ему не надоедало. На одном берегу реки — новые всходы пшеницы, на другом — песок, целое море песка. Монотонность зелени нарушали хижины из кирпича-сырца, крытые соломой. Берега заросли молодым сахарным тростником и прочей растительностью, перемежаемой побегами бамбука и купами пальм. На плодородной земле лениво паслось небольшое стадо, не обращая внимания на клонящееся к закату солнце. Днем сильный сухой ветер лишь усугублял жару: казалось, будто он припечатывает ее к коже, словно в наказание. Но Цезаря это не волновало.