Бернард Корнуэлл - Рота Шарпа

- Сэр! – тряс его Харпер. – Сэр!

- Боже!

- Сэр! – Харпер схватил Шарпа за плечи, разворачивая лицом к себе.

- Боже!

- Сэр! Сэр! – Харперу пришлось похлопать его по щекам, чтобы привести в чувство.

Шарп обессилено прислонился к стене, откинув голову на холодный камень. Он тяжело дышал, рука дрожала, а мостовая вокруг была залита кровью. Взгляд его упал на изрубленное тело молодого артиллериста:

- Боже мой! Господи Иисусе! Ведь он сдавался!

- Уже неважно, - Харпер опомнился первым: топор его был разбит, он мог только наблюдать, как Шарп убивает направо и налево. Теперь, обняв Шарпа за плечи, он успокаивал его и видел, как безумие постепенно уходит.

Шарп взглянул в небо и равнодушно произнес:

- Мы сделали это.

- Да, - просто ответил Харпер.

Шарп снова откинул голову на холодные камни и закрыл глаза. Брешь была взята. Чтобы сделать это, потребовалось прогнать страх, а вместе с ним – и все чувства, кроме ярости и гнева. Все человеческое должно уйти – только тогда удастся победить непобедимое.

Харпер тронул Шарпа за локоть. Никому, кроме Шарпа, подумал он, не под силу было перевести людей через смертельную вершину.

- Сэр? Сэр?

Глаза открылись, обрели осмысленность, и Шарп оглядел усеянную трупами мостовую: он победил свою гордость и прошел через брешь. Все кончено. Он взглянул на Патрика Харпера и задумчиво проговорил:

- Хотел бы я играть на флейте...

- Сэр?

- Патрик?

- Тереза, сэр. Тереза.

Боже всемогущий! Тереза!

Хэйксвилл не собирался лезть в ров. Но полк Южного Эссекса пошел в атаку, оставив легкую роту вести прикрывающий огонь с края гласиса, и сержант понял, что лучше поискать укрытия возле равелина – по крайней мере, там не получишь удара топором от Харпера. Поэтому он спустился по лестнице, рыча на перепуганных людей, и спрятался среди тел. Он видел, как шла атака, видел, как она захлебнулась и как Уиндхэм с Форрестом пытались снова и снова бросать полк вперед, но думал только о том, как получше спрятаться. Сверху на нем лежали три еще теплых тела, время от времени он чувствовал, что они дергаются от попаданий картечи. Было не вполне удобно, зато безопасно. Какой-то незнакомый лейтенант попытался вытащить сержанта из его логова, крича и требуя идти в атаку, но Хэйксвилл ухватил лейтенанта за щиколотки, дернул, и байонет легко вошел между ребер. Так у Хэйксвилла появилось четвертое тело, тело с удивленным лицом. Сержант усмехнулся, пошарив по карманам и подсумку: четыре золотых монеты, серебряный медальон и, что лучше всего, карманный пистолет, торчавший за поясом. Оружие было заряжено и, судя по всему, хорошо отрегулировано. Хэйксвилл сунул его в карман: любая мелочь пригодится.

Тесемки его кивера были туго затянуты под подбородком. Хэйксвилл потеребил узел, развязал его, поднес кивер к лицу и заискивающим голосом прошептал туда: «Теперь мы в безопасности. Я же обещал: Обадия тебя не обидит».

Где-то рядом, за парапетом из тел, стонали и кричали люди, кто-то звал маму. Голова Хэйксвилла дернулась, как у зверя, взявшего след, он прислушался и снова заглянул в кивер: «Он хочет мамочку, да. Свою мамочку!» На глазах обычно бесчувственного сержанта выступили слезы. Он глянул в темнеющее над языками пламени небо и завыл.

Во рву иногда наступали моменты тишины, когда со стен переставала литься смерть, и гора тел, живых и мертвых, неподвижно застывала под прицелом сотен орудий. Но только начинало казаться, что бой закончен, как снова начиналось движение: люди пытались достичь брешей, прорваться – но пушки снова начинали стрелять, и вскоре вокруг слышались только стоны. Кто-то сходил с ума от бесконечной боли. Одному показалось, что он видит и слышит не пушки, а кашель и отхаркивание Господа Бога. Он упал на колени и молился, пока Господень плевок не снес ему голову. Но Хэйксвилл был в безопасности. Защищенный спереди стеной из мертвых тел, он удобно откинулся на склон рва, профессиональным ухом слушал мельчайшие детали боя, качал головой и разговаривал с кивером: «Не сегодня, сегодня я не смогу. Красотке придется подождать, да. Не сегодня. Сегодня мы проиграли».

Он не знал, сколько пробыл во рву, сколько раз вздрагивала от попаданий картечи мертвая плоть вокруг или сколько стонали умирающие, пока не затихали навсегда. Время измерялось стонами, выстрелами, постепенно уходящей надеждой – пока внезапно не оборвалось, наповал убитое мощным боевым кличем.

- Шарп! Шарп! Шарп!