Иван Кошкин - За нами Москва!

Берестов чувствовал себя странно: казалось бы, этот еврей олицетворял ту силу, что разрушила его мир, его Россию. Он был врагом, и, сойдись они в бою двадцать лет назад, — один лег бы мертвым.

Но теперь бывший белогвардеец не ощущал ненависти, скорее, был даже рад этой встрече. Возможно, дело было в том, что впервые за долгие годы он говорил с кем-то по душам. Сашенька Волков, бесспорно, хороший молодой человек и прекрасный командир — храбрый, умелый и уверенный, но он молод. Про себя Берестов называл своего комроты офицером — мальчик действительно был похож на тех, старых, кадровых, которых Андрей Васильевич еще застал на Германской. Но все же лейтенант, выросший при Советской власти, в совершенно другой стране, вряд ли смог бы понять поручика Русской армии.

Берестов вернулся в Россию, потому что другого места в мире для него не было. Гимназист, вырванный из семьи вихрем Великой Войны, офицер в семнадцать лет, в сущности, все, что он умел, — это воевать. Потому и завербовался в Иностранный Легион, потому и дрался в бесконечных стычках в дальних песках. Монотонная жизнь в фортах, походы, перестрелки, резня — все это отгоняло мысли о Родине, о потерянной юности, о семье, обо всем, чего он лишился. Но нельзя прожить жизнь в забытьи.

Получая письма от друзей из Франции, Югославии, Чехословакии, Берестов не мог отделаться от чувства, что эти люди, когда-то близкие ему, живут в каком-то странном сне. Они цеплялись за прошлое, словно искали в нем защиты от настоящего. А мир мчался вперед, послевоенная эйфория сменялась беспокойным ожиданием грозы. Отложенная, прошедшая стороной буря ворчала где-то, пока далекая, но ее дыхание уже ощущалось в воздухе. А еще была Советская Россия — новая, непонятная, неизвестная. Большевики, кажется, построили самолет. Их смешная маленькая эскадра выползла из Балтики. Там что-то происходило, и Андрей Васильевич вдруг понял, что, если он хочет изменить свою жизнь, есть только один путь. Берестова приняла бы любая эмигрантская диаспора, но это будет все тот же сон, забытье до самой смерти, по крайней мере, для него. Легионер Базиль дезертировал, бежал в Грецию и пришел в советское консульство. К великому удивлению бывшего белогвардейца, его приняли с распростертыми объятиями. Консульские работники моментально организовали встречу с журналистами и немедленно поведали всему миру историю раскаявшегося белого офицера, который возвращается на Родину. Растерянный Андрей Васильевич ответил на несколько вопросов и был отправлен на корабле в Одессу. Он был готов ко всему. Даже если ГПУ арестует его прямо на трапе, он не удивится и ни о чем не пожалеет. Но действительность оказалась горше и проще: страна, в которую приплыл Берестов, даже близко не походила на его Россию. Это было дикое, ни на что не похожее чувство — словно прошло не семь, а семьсот лет. Он не понимал, что происходит вокруг, не знал, чем живут люди рядом с ним. По простоте душевной Андрей Васильевич полагал, что его обширный и разнообразный боевой опыт окажется полезен Красной Армии, но на него смотрели, как на идиота. Тогда же он узнал, что его семья погибла от болезни девять лет назад. Жить было незачем, другой на его месте, наверное, полез бы в петлю. Но Берестов был силен и упрям. Он уехал на восток, туда, где разворачивались первые из грандиозных строек огромной страны. До строек его, естественно, не допустили, но бывший легионер уже научился довольствоваться малым, а место бухгалтера на торфоперерабатывающей фабрике вполне позволяло сводить концы с концами. Андрей Васильевич так и не стал своим в этом чужом для него мире, но, по крайней мере, это была жизнь, а не забытье. Он с интересом наблюдал за тем, как строится воздушный флот, новая промышленность, следил за рекордами и перелетами. Если бы не вопрос с религией, Берестов, возможно, даже примирился бы с Советской властью. Но и вакханалия воинствующих безбожников постепенно сходила на нет, и Андрей Васильевич даже ходил в единственную уцелевшую в городе церквушку, половина которой была отдана под какой-то склад. Странным образом его обошли все три волны репрессий, и соседи, первоначально относившиеся к нему враждебно и даже стучавшие в ГПУ, постепенно привыкли к этому странному человеку «из бывших». Берестову так и не удалось наладить с кем-нибудь отношения, за исключением, пожалуй, мальчишек, которым он иногда помогал с уроками. Сильный, уверенный, готовый в любой момент жестоко и страшно дать сдачи, бывший белогвардеец даже пользовался определенным уважением среди рабочих. У него на глазах менялась страна, казалось, голод ушел в прошлое, и вот-вот за ним последует нищета. Но буря, все это время набиравшая силу, наконец разразилась. Конфликт за конфликтом, война за войной — Берестов чувствовал, что гроза подходит к границам СССР. Хасан, Халхин-Гол, аннексия Чехословакии, все говорило о том, что грядет война — новая и еще более страшная, чем та, что отняла у него юность. Возвращение Западной Украины и Белоруссии Андрей Васильевич, в глубине души остававшийся подданным Российской империи, воспринял со сдержанной радостью, но финская война принесла новое беспокойство. Армия, которую он уже неосознанно полагал своей, слишком долго возилась с финнами, а значит, была слабее, чем казалась. Весна 1940–го принесла новые потрясения — пала Франция. СССР лихорадочно готовился к войне, ужесточились наказания за прогулы и опоздания на работу, удлинилась до предела рабочая неделя. И все же июнь 1941–го грянул внезапно. Сразу после речи Молотова Берестов пошел в военкомат записываться добровольцем. Больше всего он боялся, что ему, как тринадцать лет назад, укажут на дверь, но то ли издерганный капитан не стал утруждать себя проверкой, то ли вышел какой-то новый указ насчет «бывших», но Андрей Васильевич оказался в учебном полку. То, что другим было тяжелой учебой, для него оказалось лишь скорым повторением давно пройденного. Тело быстро вспоминало былые навыки, несмотря на возраст, он был первым во всем, но назначение командиром взвода оказалось неожиданностью. Он не мог поверить этому и принялся лихорадочно готовить своих бойцов к грядущим боям. И, кажется, подготовил неплохо.