Иван Кошкин - За нами Москва!

— Шумов, за мной, страхуешь. по-пластунски, метрах в двадцати за мной, тихо ползать ты пока не умеешь. Остальным — ждать здесь.

Передав винтовку Копылову, Берестов ползком Двинулся вперед. До немца было метров тридцать, но ползти прямо на врага старый воин не собирался. Бывший белогвардеец принялся забирать в сторону, планируя выйти к машинам с востока, он вжимался в землю, двигаясь размеренно, старательно обползая пучки великанской лебеды. Чем выше трава, тем сильнее качнется верхушка, тем больше вероятность, что часовой обнаружит движение. Старший сержант никому не признался бы в этом, несмотря на внешнюю энергичность, он был на пределе своих возможностей. Минувшая ночь прошла в бодрствовании, перед поиском на Сосновку удалось подремать полтора часа, и этого было недостаточно. Берестов привык подчинять тело воле, однако сейчас, раздвигая перед собой траву, он понимал, что годы и раны начинают брать свое. Не то чтобы его клонило в сон, но временами бывшему майору казалось, что снимать часового ползет кто-то другой, а сам старший сержант наблюдает за всем со стороны. Усилием воли комвзвода–1 взял себя в руки. До часового оставалось десять метров, и, кажется, гитлеровец ничего не заподозрил. Хуже всего было то, что немецкий шофер злостно манкировал своими обязанностями и, вместо того, чтобы обходить территорию, сидел и курил на подножке грузовика. Если бы немец двигался, можно было рассчитать время и броситься на него сзади. Однако сейчас за спиной у часового была железная дверь грузовика, и подобраться к нему не было никакой возможности. Томительно тянулись минуты, Берестов уже начал подумывать о том, чтобы бросить что-нибудь в траву рядом с машинами, но отказался от этой мысли — вместо того чтобы пойти разбираться с непонятными шорохами, враг мог позвать на помощь. Внезапно часовой поднялся и принялся расстегивать ширинку, потом, видно, передумав, немец, пошатываясь, двинулся к забору. Пользуясь представившейся возможностью, старший сержант быстро пополз вперед, рассчитывая перехватить гитлеровца на обратном пути. Наконец часовой остановился и недвусмысленно зажурчал долгой струей. Берестов уже наметил себе позицию и теперь спешил занять ее, пока немец застегивает штаны. Управившись с ширинкой, фашист побрел обратно, бормоча что-то себе под нос. Он шел ссутулившись, шатаясь от выпитого, наверное, ругаясь на неровный русский двор и злых русских комаров. Старший сержант перехватил финку для удара снизу. Если бы лейтенант Волков спросил сейчас, какого черта он, командир взвода, поперся самолично снимать часового, Андрей Васильевич ответил бы, что, во-первых, остальные не смогли бы подобраться к врагу на должное расстояние, а во-вторых… Убить из винтовки не так уж трудно — совместил прорезь и мушку, навел в силуэт, нажал на спуск. Прорвавшись через пулеметный огонь, можно заколоть врага штыком — и рука не дрогнет. Но для того чтобы спокойно и обдуманно зарезать ничего не подозревающего человека ножом, нужно что-то иное. Такое мог бы сделать Шумов — после смерти Валентина Холмова и, особенно, страшного рассказа о сожженных заживо раненых, гигант-рабочий сильно изменился. Да, этот убьет не задумываясь, потому бывший белогвардеец и взял его с собой. Но Шумов не сможет подобраться к часовому незаметно, тот успеет поднять тревогу. А раз так, оставался только старший сержант Берестов. Немец был уже в четырех метрах, Андрей Васильевич вжался в землю, словно стараясь слиться с ней. Три метра… Гитлеровец прошел мимо, шаг, еще один, и еще… Берестов бесшумно поднялся и в два прыжка нагнал часового.

Все пошло не так с самого начала. Немец был почти на голову выше, и зажать ему шею левой рукой у старшего сержанта не получилось. Повалить его назад тоже не вышло, пришлось изо всех сил бить ножом под лопатку, надеясь решить все сразу. Будь у Берестова американский окопный стилет, может быть, удар получился бы правильный. Но лезвие финки с трудом пробило толстый овчинный кожух, и когда гитлеровец забился, словно огромная рыба, Андрей Васильевич понял, что часового ему снять не удалось. Раненый немец обезумел от страха, он почувствовал, что это — смерть, что его убивают, и рвался изо всех сил. Нож вылетел из рук комвзвода–1, и тогда белогвардеец зажал часовому рот и дал подножку. Оба покатились по траве, зубы немца впились в предплечье Берестова, гитлеровец мотал головой, пытаясь освободиться. Старший сержант почувствовал, что теряет дыхание, страшный удар затылком в переносицу едва не лишил его сознания. Он даже не мог позвать на помощь, понимая, что стоит ему на мгновение ослабить хватку, и гитлеровец вырвется и заорет так, что разбудит остальных. Внезапно раздался глухой удар, немец обмяк и откатился в сторону. Над комвзвода–1 склонился рядовой Шумов, в руке у него поблескивал немецкий штык-нож, рукоятью которого гигант оглушил часового. Убедившись, что с Берестовым все нормально, бывший рабочий повернулся к немцу и, прежде чем старший сержант успел что-либо сказать, страшным ударом в грудь буквально пригвоздил часового к земле.