Иван Кошкин - За нами Москва!

— И кое-кто, похоже, подумал так: «Немцы свергнут Советскую власть — тут-то мы и поживем!» О да! Гитлеровцы не дураки. Они знают, на что нужно жать. «Бросайте оружие, убивайте комиссаров и переходите к нам!» Да — да, я видел, как кое-кто из вас подобрал эти листовки. — Он бледнел и снова повысил голос почти до крика: — Вот он я — политрук! И я — еврей! Я прятался за вас в бою? Я стрелял вам в спины?

Слаженное бормотание ответило в том смысле, что, конечно, не прятался, а даже наоборот, и вообще, им про комиссара много рассказывали, и только хорошее.

— Тогда послушайте меня, — продолжил Гольдберг уже тише. — Послушайте и подумайте. Немцы завоевали всю Европу. Они пролили столько своей крови! И в десятки раз больше — чужой. Они создали мощнейшую армию: танки, самолеты, орудия. Они подчинили себя этой войне. Так неужели же вы думаете, — лицо его скривилось в презрительной усмешке, — что все это лишь для того, чтобы помочь недовольным Советской властью? Мы четверо суток били немцев так, что те пятились двадцать километров. Наша дивизия захватила больше сотни пленных, десятки орудий и пулеметов, только за первые два дня насчитали больше тысячи их трупов!

Волков с облегчением заметил, что красноармейцы понимают, что хочет им сказать комиссар, кивают, кое-кто улыбается.

— Неужели это все — чтобы только поднести вам на блюдце… Даже не знаю что — по сто десятин земли и мануфактуры бесплатной? — Комиссар говорил зло и насмешливо. — А сами, стало быть, извинятся за беспокойство и уйдут. «Мы вас освободили, господа, катайтесь как сыр в масле, а нам и «спасибо» хватит»? Кто-то из бойцов хихикнул.

— Не-е-ет, — протянул политрук. — Немец — он деловитый. Он нашу землю своей кровью поливает для того, чтобы на ней ХОЗЯИНОМ сесть. А людей — в бараний рог согнуть. Кто там сказал, что немцы — нация культурная? Да-да, я это тоже услышал. Вы все помните рассказ товарища Копылова, как эти культурные сожгли наших людей заживо. Вы не верили? Сегодня ваш командир, я, товарищи Берестов, Зверев и другие видели, как на дороге фашистский нелюдь застрелил нашего пленного. Тот отказался бросить раненого товарища. И немец убил обоих, а потом пошел дальше!

— Было дело, — жестко сказал Шумов. — Да и с остальными не церемонились, прикладами лупили по чему придется.

Комиссар сделал несколько шагов, словно учитель перед классной доской, потом резко повернулся к красноармейцам:

— Там, на дороге, немцы, как скот, гнали свыше тысячи наших советских людей, — теперь он говорил, четко выговаривая каждое слово, — и я сильно сомневаюсь, что их вели туда, где всем обеспечат вкусную кормежку и теплую одежду! Я скажу так: будь это бараны, их бы гнали на бойню. Не знаю, как попали в плен эти люди, это сейчас неважно. Важно то, что они в руках немцев, на их милости, и судьбу свою уже не решают. А мы — решаем.

Гольдберг помолчал.

— Надеюсь, каждый из нас правильно распорядится своей судьбой, — закончил Валентин Иосифович. — У меня все.

Люди молчали, и Волков отметил про себя, что равнодушных среди них больше не было. Лейтенант глубоко вздохнул:

— Политинформация закончена. Всем полчаса на отдых: перемотать портянки, покурить и оправиться. Через тридцать минут двигаемся дальше. Решать свою судьбу. Разойтись.

Красноармейцы, не теряя времени, поспешили воспользоваться представившейся передышкой, и ротный увидел, что в нескольких шагах от него стоят Богушева и Ольга. Волков не заметил, когда они подошли. Лейтенант шагнул к женщинам и посмотрел в спокойные серые глаза врача.

— Ирина Геннадьевна, готовьте раненых к дальнейшей транспортировке. Осмотрите ходячих, может, кого-то из них тоже лучше бы нести.

Богушева не по-военному кивнула, и лейтенант понял: он должен сказать что-то еще.

— Извините, не знаю, что там на меня нашло. Конечно, мы никого не бросим.

Ирина Геннадьевна неловко вскинула руку к берету и вдруг слабо улыбнулась:

— А я и не верила, что вы говорили серьезно.

Гольдберг сидел, привалившись спиной к дереву и разбирал немецкий автомат на кусок брезента. Руки у комиссара тряслись, и от этого разборка шла медленнее, чем обычно. Достав из кобуры протирку, Валентин Иосифович принялся чистить оружие, не столько для того, чтобы привести вражескую машину в полную готовность, сколько надеясь успокоить нервы. Он выложился весь, без остатка, и сейчас не мог даже унять дрожь в пальцах. Гольдберг слишком хорошо помнил, как это бывает. Один кричит: «Все пропало», другой: «Ни за что пропадаем», третий: «Командиры предали». Прошло двадцать лет, и все вернулось назад, стоило немцам надавить.