Наталья Павлищева - Жанна д’Арк. «Кто любит меня, за мной!»

Костер… пламя, которое должно превратить и ее саму в факел! Сначала огонь побежит по нижним вязанкам хвороста… потом займутся верхние, те, чтобы совсем близко у ее ног…

«…среди твоих слов и поступков есть многое, чего нельзя было бы ни говорить, ни поддерживать…» Нет, она одна, совсем одна…

Сухой хворост будет гореть хорошо, даже если вдруг пойдет дождь, то он не сразу сможет залить пламя…

Огонь дойдет до ее ног, они начнут гореть… Жанна вспомнила, как лопались пузыри на ногах у еретика, его крик боли прорезался даже сквозь страшный гул пламени. А кожа пузырилась и повисала черными лоскутами… Ей показалось, что в воздухе запахло гарью от человеческого тела. Ее тела?!

Еще мгновение, и Кошон произнесет страшные слова: «Церковь отрекается от тебя, Жанна…», передавая ее в руки мирского суда. А тот будет скорым, уже давно все решено, не зря же подготовлен костер и зажжен факел! Ее даже не придушат заранее, что бывало особой милостью, тогда человек не чувствовал мучений. Нет, ненавистную Деву Жанну сожгут заживо, у судей слюнки текут от желания полюбоваться, как огонь охватит девичье тело, как займутся волосы, как от боли и ужаса лопнет все, что может лопнуть… Они ждут, когда же раздастся предсмертный крик боли и ужаса сгорающей плоти…

От мысли о загорающихся волосах они поднялись у девушки дыбом.

– Нет!

Кошон замер, чуть обернувшись к крикнувшей Жанне:

– Ты что-то хотела сказать?

И она сломалась, всего на миг сломалась, кивнула:

– Я… я отрекаюсь…

– От чего? – Голос Кошона, как всегда, вкрадчив и даже ласков. Но он прекрасно понимал, что нельзя давать девушке задуматься, она может и осознать, что говорит и делает, поэтому быстро подсказал: – Ты, Жанна, отрекаешься от своих заблуждений и просишь заступничества Церкви перед Богом?

Перед Богом? Перед Богом она ответит сама! И вдруг внутри словно что-то ярко вспыхнуло: она действительно готова ответить перед Господом! Отмолит, если и совершила что-то противное Его воле. Она раскается, но не там, в небесах, а еще здесь, на земле, ее земная жизнь еще не кончена, она воевала, теперь смирится и станет молиться… Только не в зловонном подземелье Буврейского замка, а в церковной тюрьме. Церковь не должна оттолкнуть свою дочь, она убедит даже Кошона, что, надевая мужскую одежду, не замышляла ничего плохого, как иначе садиться на коня и воевать? Ей должны поверить… Но Жанна не желала просить просто милости, она хотела доказать правоту, а чтобы сделать это, нужно было жить!

– Если у меня были заблуждения, я от них отрекаюсь. – Если вдуматься, весьма сомнительное отречение, но Кошон рад и такому, Жанна сломалась, он сумел пересилить столь упорную Деву! – При одном условии…

Епископ напрягся, что еще придумала эта проклятая девчонка?! Она уже очнулась от своего ужаса и могла соображать и говорить вразумительно, момент казался Кошону утерянным. И все же он не привык сдаваться, особенно если дело касалось искоренения ереси!

– Чего ты хочешь? Если Церковь в силах помочь, то поможет.

– Переведите меня в церковную тюрьму и уберите английских солдат! Они досаждают мне даже в камере!

Кошон едва сдержался, чтобы не перекреститься. Слава богу, эта дурочка не придумала ничего серьезней. Он кивнул в знак согласия, разворачивая заготовленный пергамен с формой отречения.

– Но вы не обещали выполнить мое требование.

Теперь Кошон едва не выругался. Речь идет об отречении, о ее жизни и смерти, а эта дрянь торгуется! Сказала бы спасибо, что вообще позволяют сохранить жизнь, а не стать угольками в костре!

– Тебе не достаточно моего обещания?

– Я его не слышала.

– Обещаю.

Ей бы заставить Кошона вслух поклясться именем Господа, что переведет в церковную тюрьму, но епископ не глуп, он тут же начал читать отречение. Потрясенная собственным поступком, Жанна не вслушивалась в то, что теперь произносил Кошон, иначе обратила бы внимание, что его речь была слишком короткой для большого листа, с которого он читал. Даже секретарь понял, что Кошон произносит не весь текст отречения. Как же Жанна будет подписывать? Надо ей сказать об этом…

Не успел, Кошон сунул согнутый вдвое лист самой Деве:

– Ставь крест в знак своего отречения!

– Разве не достаточно того, что я отреклась вслух при стольких свидетелях?

– Подпиши!

– Я не читаю, откуда же мне знать, что я подписываю?

Секретарь едва не крикнул: «Молодец, Дева!» Но Кошон снова начеку, он сурово сдвинул брови: