Александр Константинович Белов: Аркона

— Ну, принесла зелье?

Капличка сбросила подол передника и протянула Руту маленький глиняный сосуд.

— Сон-трава. Он, голубчик, до утра и не пошевелится. Рут опрокинул содержимое в медовую выкипень,

Брагода метался по горнице, пытаясь вызвать у своего плотью отлитого двойника хотя бы чувство тревоги. Все было безуспешно. Дверь сотник отворил ногой.

— Вот попробуй. Это для тебя специально. Млава варила.

Брагода поднял голову.

— Дядя Руг, ты хорошо знал моего отца. А кто была моя мать? Рут помолчал. Вздохнул. Сел рядом с Брагодой.

— Не буду тебе врать, сынок. Оркс об этом никому ничего не говорил. За год до твоего рождения была у него наложница. Красивая женщина, знатного рода. Что потом с ней стало — не знаю. Говорили, будто Оркс поменял ее на венгерского жеребца. Брагода заглотил тягучий, чуть горьковатый бархат меда.

— Кто будет матерью твоего сына, ты узнаешь наверняка, — пошутил сотник и улыбнулся сквозь силу.

«Млава. Где же Млава? Нужно ехать, а ее все нет. Какой пьяный мед. Наверно, это и есть охмеление. Никогда еще я так не напивался.» Брагода, пошатываясь, двинулся к двери.

— Подожди немного, — остановил его Рут. — Мне нужно съездить к шорнику. Ненадолго. Потом я провожу тебя до ворот Арконы. Мы успеем до первой ночной стражи. Приляг на лежанку.

Сотник хотел еще что-то добавить о Млаве, о ее желании попрощаться с Брагодой, но подумал, что красавица-дочь никогда не интересовала этого звереныша. «Такой же, как и его отец» , — подумал Рут, забыв, что Оркс не был отцом Брагоды.

Незаметно для себя Брагода заснул. За пузырчатым окошком горницы стояла ночь. Рут подпирал спиной дверь. Ему было худо, но войти в дом до означенного срока он не мог. Иногда ослабевшие колени отказывались держать тело и расползались. Сотник съезжал на ступени, потом медленно поднимался. Наконец прокричал петух. Руг вытащил нож, сжал его в кулаке. Пошатнулся.

Земля уходила из-под ног. Он поймал рукой притолоку, с трудом удержался, чтобы не упасть, заглотнул побольше воздуха. Ну вот и все. Руг бросит тело звереныша прямо на площади родостока. Никто никогда не узнает имя человека, исполнившего приговор веча. Рут отворил дверь. Шаг за шагом он приближался к Брагоде, и шаг за шагом терял силы. Домашнее тепло ударило по сотнику новой волной слабины и немощи. Еще, ну! Рут вытянулся вперед, силясь достать и, не разжимая рук, повалился на пол. Шумно, тяжело, бесчувственно. Брагода — тот, что не спал и с содроганием взирал на эту сцену, облегченно спустился на лежанку.

Млава вздрогнула, услышав шум, подняла голову. На женской половине было тихо. Шум пришел оттуда, из-за стены, от отца. Она снова легла, вздохнула. Потом все-таки поднялась и в одной нижней рубашке вьшла из горницы.

С минуту девушка стояла не шелохнувшись, прижав ладонью рот. Потом, прийдя в себя, наклонилась над отцом. Поднять его Млава не смогла и только лишь перевернула на спину. Она с трудом разжала пальцы Рута и взяла нож.

«Что произошло здесь вчера? Почему отец весь вечер продержал меня в доме, не выпуская с моей половины?» — спрашивала себя Млава, растеряв остатки сна.

Брагода не просыпался. Девушка трясла его, таскала за волосы — все было бесполезно. Млава выбежала во двор, набрала снегу и с отчаянием бросилась обратно в горницу. Теперь, когда он мало-помалу приходил в себя, девушка прижалась к темной стене в углу, прячась от Брагоды. Брагода споткнулся о лежащего Рута и, пошатываясь, вышел во двор. Светало.

В теплой густоте неба прогорает вечер. От лесистых увалов на долину наползает тень. Тень — удивительная вещь. Когда вовсю сияет солнце, она следует за вами, робко повторяя каждый шаг. Но когда свет истины меркнет, тень просто стирает того, кто ее породил и оставил. Она растворяет его в себе, и теперь уже он становится тенью тени.

У входа в пещеру, куда вела сыпучая тропинка, останавливается инок. Суетливо осеняет себя крест-накрест перстами, и, сжимая плечи, входит внутрь.

— Владыка, святоликая канула! Ниша пуста.

Старец Иезгул, похожий на взъерошенную черную птицу, прерывает молитву. Кажется, ему перехватило горло. В маслянистых глазах прыгает желтый язык коптильника.

— Да знаешь ли ты цену сией иконы?

— Цена святого человецем не измерима!

— Как допустили вы..?!

— Брат Симеон видел знамение. Ангел явился во огненном сиянии и вознес нерукотворную. Старец поднимается с колен.

— Что ангелу за толк в том, коли нам отпущено во спасение? Лукавство сие знамение! Вот уж и праздник близится… Ей должно быть здесь!