Маргерит Юрсенар: как текучая вода

Женщины с тревогой ждали врача. Но мессер Франческо Чичинно был так скромен, что его присутствия никто особенно не заметил. Он пустился в пространные объяснения насчет сухости и влажности, а затем предложил пустить кровь.

Из разреза вытекло совсем немного крови. У донны Валентины снова случился приступ слабости, который был еще сильней, чем первый, и из которого ее удалось вывести с большим трудом. Анна стала просить мессера Франческо Чичинно попробовать какое-нибудь другое средство, но маленький доктор сокрушенно развел руками.

— Это конец, — прошептал он.

Донна Валентина услышала — как у всех умирающих, слух у нее необычайно обострился — и обратила к Анне свое прекрасное лицо, на котором все еще сияла улыбка. Служанкам показалось, что она шепчет:

— Ничто не кончается.

Жизнь в ней угасала на глазах. На огромной кровати под балдахином ее хрупкое тело, обернутое простыней, выглядело длинным, как статуя святой на каменном надгробии. Маленький доктор притаился в углу, словно боясь помешать Смерти. Пришлось прикрикнуть на служанок, наперебой предлагавших разные чудодейственные зелья; одна собиралась смочить лоб больной кровью расчлененного живьем зайца. Мигель снова и снова умолял сестру выйти из комнаты.

Анна надеялась, что святые дары принесут облегчение, но донна Валентина приняла последнее причастие, не выказав никаких чувств. Она попросила проводить домой священника, который давал ей бесконечные наставления. Когда он вышел, Анна со слезами преклонила колена у постели матери.

— Матушка, вы оставляете нас

— Тридцать девять раз я видела зиму, — едва слышно прошептала Валентина, — тридцать девять раз видела лето. Этого довольно.

— Но мы еще так молоды, — сказала Анна. — Вы не увидите, как Мигель добьется славы, не увидите моего...

Она хотела сказать, что мать не увидит ее замужества, но самая мысль о нем вдруг ужаснула ее. Она осеклась.

— Вы оба уже так далеко от меня, — негромко произнесла Валентина.

Все подумали, что она бредит. Но она все еще узнавала детей: Мигелю, также стоявшему на коленях у ее ложа, она протянула руку для поцелуя. И сказала:

— Что бы ни случилось, вы не должны ненавидеть друг друга,

— Но мы любим друг друга, — возразила Анна.

Донна Валентина закрыла глаза. Потом сказала очень тихо:

— Я знаю.

Казалось, она была уже по ту сторону боли, страха и сомнения. Она еще сказала слова, относившиеся то ли к будущему ее детей, то ли к ней самой:

— Не беспокойтесь. Все хорошо.

И умолкла. Она приняла смерть без борьбы и почти бессловесно: вся жизнь Валентины была лишь долгим плавным нисхождением в тишину. Она покорялась своей участи. Когда дети поняли, что она умерла, то испытали лишь скорбь, но не удивление. Донна Валентина была одним из тех созданий, которые вызывают удивление тем, что они живут.

Они решили отвезти ее в Неаполь. О гробе должен был позаботиться дон Мигель.

Ночное бдение у тела усопшей происходило в обветшалой большой зале, откуда убрали фрукты, муку и овощи и где из мебели оставались лишь сундуки с потертыми углами. Кордовская кожа, которой были обиты стены, пострадала от времени и от насекомых. Донна Валентина лежала между четырьмя высокими свечами в длинном платье из белого бархата; ее всегдашная улыбка, чуть пренебрежительная и нежная, все еще приподнимала уголки рта, а лицо с закрытыми выпуклыми глазами походило на лица статуй, которые находят иногда при раскопках на земле Великой Греции, между Кротоном и Метапонтом.

Дон Мигель задумался о несчастливых предзнаменованиях, которые во множестве встречались ему за эти недели. Он вспомнил, что мать донны Валентины, происходившая по материнской линии от Лузиньянов, королей Кипра, внезапное появление змеи считала предвестием смерти. Это его отчасти успокоило. Мрачные предчувствия оправдались, несчастье произошло, — значит, ему больше нечего бояться.

В большие окна врывался ветер, и пламя свечей дрожало. От чернеющих на востоке гор Базиликаты ночь казалась еще темнее, по зареву над горящим кустарником угадывались русла высохших рек. Женщины, громко и надрывно пели похоронные причитания понеаполитански и на наречиях Калабрии.

Чувство невыразимого одиночества охватило детей Валентины. Анна заставила брата поклясться, что он никогда ее не покинет. Вернувшись к себе, чтобы заняться приготовлениями к отъезду, он поймал себя на мысли, что незадолго до Рождества ему выпадет счастье отплыть в Испанию.