Милий Езерский: Марий и Сулла. Книга вторая

Сулла полюбил его и, стараясь привязать к себе, приучал к утонченному разврату, который ценил больше всего и который был, по его мнению, лучшим украшением мужа.

Посещая по-прежнему Метеллов, Сулла подружился и с Далматским, верховным жрецом, чья дочь Цецилия Метелла овдовела, лишившись строгого мужа Эмилия Скавра, и стремилась выйти замуж. Будучи прежде «зеркалом женской добродетели», как ее величали в Риме, она после смерти Скавра вела распутный образ жизни, имела любовников и любовниц, и римляне шепотом называли ее fellalrix, а греки — трибадою. Это была еще се увядшая матрона, веселая, с мужественным лицом, твердостью в глазах и непреклонной волей, но крайне податливая в любви. Сулле она понравилась, он стал подумывать о женитьбе на ней, но опасался сплетен. Ночь, проведенная в ее объятиях, устранила всякие колебания, и он отправился переговорить с Далматским.

Метелл встретил его, как всегда, с радостью. Сулла заговорил с женитьбе на Цецилии и намекнул на ее поведение. Верховный жрец побагровел, — еще мгновение — и готова была вспыхнуть смертельная ссора, но Сулла положил ему руку на плечо:

— Не обижайся на меня, прошу тебя — весь Рим говорит о вдове Эмилия Скавра как о простибуле, и не тебе, человеку честному, вводить меня в заблуждение. Боги свидетели, что я не хочу тебя обидеть. Она развратна, но понравилась мне, и я склонен на ней жениться. Однако на условиях, какие не замедлю сказать, лишь она появится здесь…

Метелл то краснел, то бледнел.

Кликнул раба, написал несколько слов и приказал отнести табличку дочери.

Заговорили о событиях в провинциях, о Митридате, который завоевывал Азию, и Сулла живо рассказывал о своих походах, о нравах и быте местного населения. Но Метелл его почти не слушал — мучила мысль, почему Сулла, консул, потомок древнего аристократического рода, желает жениться на развратнице: «Неужели влюбился? Нет, не может быть. Он не таков. В чем же дело? Может быть, он хочет унизить Цецилию в присутствии отца и обратить внимание сената и цензоров, что я, верховный жрец, не слежу за поведением дочери? Или же его прельщает большое приданое: земли, виллы, дома, слитки золота и серебра, множество рабов? Не понимаю…»

— Скажи, дорогой Люций Корнелий, — перебил он Суллу, — зачем ты хочешь жениться на немолодой женщине?

— Потому что она мне понравилась. Она лучше многих матрон и девушек…

Ответ консула не удовлетворил Метелла.

— Пусть так, но, женясь на ней, ты не огражден от сплетен…

— Я не боюсь сплетен. Наше римское общество разлагается, как труп под африканским солнцем, и если Цецилия начала вести недостойную матроны жизнь, то лишь после смерти мужа. Ее заразили наши подлые нравы…

— Ты прав… А вот и она!

Цецилия вошла с улыбкою на губах. Она казалась значительно моложе своих лет: ни одного седого волоска, ни одной морщинки. Острый глаз Суллы сразу заметил, что она не румянится и не подводит сурьмой глаз, и это было приятно. Одета она была просто: стола из испанского полотна, роза в волосах, еще…

Больше не смотрел на нее, — перевел глаза на Метелла.

— Садись, — сказал отец, не глядя на нее, — консул Люций Корнелий Сулла желает говорить с тобою.

Смеющиеся глаза ее скользнули по лицу Суллы, но тотчас же она склонила голову, и римская горбинка ее носа выделилась отчетливо.

— Цецилия, — сурово заговорил Сулла, и она с удивлением подняла голову, — твое поведение вызывает стыд Метеллов и сограждан… Думала ли ты об этом? Взгляни на меня: я, консул, пришел к твоему отцу не для того, чтобы унижать его и бранить тебя, а затем, чтобы сказать тебе: опомнись, Цецилия! Ты мне нравишься, и я хочу жениться на тебе… Но ты должна стать такой же добродетельной, как супруга покойного Скавра!

Цецилия сидела не шевелясь: по лицу ее катились слезы.

— Слышишь? — повторил Сулла.

Она подняла заплаканное лицо и, встав, протянула Сулле руки:

— Прости!

Но он не взял ее рук и сурово смотрел на нее. Упала перед ним на колени.

— О господин мой, я всё сделаю… Ты первый посмотрел на меня как на женщину, достойную любви?

— Встань! Те amata capio! [1] Беру тебя, возлюбленная.

Метелл задрожал: это были слова, которые он говорил девочкам, когда выбирал их для служения Весте. И вот теперь это священное выражение повторял Сулла, обращаясь к его дочери. Но разве Цецилия достойна?..

Сулла взглянул на Метелла:

— Теперь, отец, освяти наш союз…Но старик не двинулся с места.

— Дочь моя грешила во имя Венеры и пусть жертвами богине загладит свои грехи во имя чистой любви.И тогда лишь я смогу освятить ваш союз…