Юрий Крутогоров: Куда ведет Нептун

Василий Парфентьевич мрачно отметил про себя: вот и он, боевой полтавский кавалер, против богача Кривова — все одно что горластый петушок против зобастого каплуна.

— Но мы еще поглядим! — и пробежал из угла в угол по горнице. Расстегнутый ворот пестрядинной рубахи обнажил широкую грудь, а за плечами точно выросли орлиные крылья.

— В Москву ехать! — понял намерения своего друга Кондырев. Одной рукой он по-царски облокотился на подлокотник старинного дубового кресла, другой поглаживал голову шестилетней дочери Тани.

Разговор предстоял долгий, мужской. Закурили турецкие трубки, привезенные Прончищевым из-под Азова.

— В Москву надо ехать! — повторил Кондырев. — Там и решится.

— А ты, Танюша, иди на двор с Васькой поиграй, — сказал Прончищев.

— Там хряк бегает.

— Полезай на голубятню, хряк и не достанет.

Тане любопытно глядеть, как носится по горнице дядя Василий. Нога — скрып-скрып, из трубки дымок струится. А как в окно дулю сует — ужасть!

По обе стороны крыльца с витыми сосновыми столбиками — две кадушки с дождевой водой, к ним с крыши тянутся желоба. В кадушках, как ладьи, плавают ковшики с резными ручками. Таня зачерпнула воды, попила. Заглянула в другую кадушку, шепотом приказала: «Лягушка, лягушка, поднимись со дна, дам пирога». Лягушка не поднималась. Тогда девочка шлепнула ладонью по воде — в кадушке отразилась расплющенная рожица с шевелящимися губами, подергивающимся носом и с мочками ушей, которые то утолщались, то становились тонкими, как копеечные монетки.

Вода успокоилась, и рожица стала Таниным лицом.

В послеполуденном высоком куполе неба мелькала стайка сизарей. На голубятне размахивал шестом младший Прончищев — Васька. Голубей пас. Вдруг Васька засвистел безумным свистом. Свист прорвался сквозь два щербатых зуба и тонкой ниточкой достиг стаи. Стая вмиг распалась. Каждый голубь парил по отдельности. Неожиданно голуби растворились на фоне розового облака, слились цветом. Солнце на минуту укрылось, и облачко налилось слепящей белизной; в ней сизари проступали явственно, рассыпались по облаку горстью земляники-ягоды.

В своем упоенном занятии Васька не видел ничего, кроме сизарей.

— А можно, я к тебе полезу? — услышал он.

Таня не дождалась приглашения. По широкой лестнице забралась на крышу сарая, по узенькой, шатающейся — на площадку голубятни.

— Вот и я. — Глянула вниз: — Ужасть!

— Что скажешь? — спросил Васька, удивленный таким неожиданным напором шестилетней девицы. — Чего тут не видела?

— Ничего не видала.

— У, какая бойкая.

— Я не бойкая. Я вашего хряка боюсь. Грязный и хрякает.

— Хрюкает, дура.

— Раз хряк, значит, хрякает.

Васька переводит взгляд в сторону осиновой рощи. Оттуда, как из пращи, взмывает по косой коршун. Из щербатых зубов мальчика тут же выстреливает разбойный, тревожный свист. Сизари сплачиваются в тесную стайку и, петляя над Богимовом, спускаются ниже и ниже.

Голуби один за другим усаживаются на перекладину. От них веет холодком стремительного полета, в крошечных глазках неостывшая белизна неба.

— Во ученые! Видала, как свист понимают?

— Научи меня свистеть. — Таня сует в рот два пальца, указательный и средний. — Чего теперь делать? Дуть?

Таня дует.

— Змея так шипит.

— Гадюка?

Васька с любопытством оглядывает девицу. Все же дочь сердечного отцова друга — к чему обижать?

— Ну, не гадюка. Маленькая змейка. Уж, например.

— Я ужей не боюсь.

С голубятни далеко видать. Позеленевший пруд в заплатах ряски, крыша господского дома с коньком, речка Мышига с вербами по берегам, крытые соломой крестьянские дома.

— А твой отец дулю показывал, — сообщает девочка.

— На подьячих серчает.

— И деревяшка у него скрипит: скрып-скрып. Отчего у него деревяшка вместо ноги?

— Ногу ядром оторвало в битве под Полтавой. Со шведским войском дрались. Он драгуном был. Царь Петр ему медаль вручил.

— Заместо ноги?

Во настырная!

— За храбрость. Отец тогда лежал в гошпитальной палатке. Слезы, говорил, так и текут. Больно ведь. Петр пришел к нему со всеми своими генералами. Где тут, спрашивает, драгун Прончищев. И медаль на грудь повесил.

Васька сам себе удивляется: чего это вдруг язык у него развязался? Насыпает в долбленое корытце проса. Голуби часто-часто затюкали темными клювиками по донышку.