Юрий Крутогоров - Куда ведет Нептун

Но Харитон неожиданно рассмеялся:

— Уж чего хитрее! Не всякий ухитрится увидеть из Москвы в подзорную трубу Санкт-Петербург.

Кат Челюскин. Кто просил языком молоть?

— Было такое, — сознался Прончищев. — Что я знал? Приехал только из деревни. Ну и по простодушию…

— Да ладно, это я так.

— Не, я ему вырву язык.

— Не надо, — пожалел Харитон Челюскина. — Немой же будет.

Помолчали.

— У нас в Богимово, — сказал Прончищев, — был один немой. Лопочет — ничего не понять. Знаешь, чего мне говорил? А-ри эбо ели еко-еко.

— Ты разгадывал?

— Разгадывал. Это он тыкал пальцем вверх: «Сизари в небо полетели далеко-далеко».

— У тебя были сизари?

— А как же. Еще какие!

— Я тоже сперва хотел бежать в Пекарево, — сказал Лаптев. — Заячьим бегом. Теперь обвыкся. Я же с дядькой тут живу.

— С дядькой хорошо.

— Он мужик веселый. А ты приходи к нам на Карповку. Якорь у дома увидишь — тут и Лаптевы.

— А с Челюскиным можно?

— Конечно. Такой макет «Орла» покажу. Между прочим, у нас есть и подзорные трубы.

— Это хорошо! — засмеялся Прончищев. — Теперь попробую отсюда Москву увидеть.

Нередко наши герои забегали к Илье Федотовичу. Все ж он первым приласкал их в чужом городе. Здесь, у компасного мастера, Василий и Семен встретились с человеком, которому суждено было сыграть в их жизни значительную роль.

Старика не корми хлебом, а дай порассуждать на разные нравоучительные темы. Спросит, например, о каком-нибудь пустом предмете и немедля опускается в темные философические бездны.

— Каждо себе влечет то ли царство, то ли мука, то ли восход на небо.

Рад. Заставил недорослей шевелить мозгами. А понять — трудно.

— Эх вы, младо дети… Три пути у каждого живущего. Жизнь — она есть мука. И восход на небо. Ну а про царство чего говорить? Оно не нам.

И вот во время такой душеспасительной беседы явился к компасному мастеру гость. Звали Иваном Ивановичем. Старик не знал, куда и усадить его. Застелил стол расписной скатертью, принес разного угощения.

Попили чаю с пирогами и ватрушками.

Гость поинтересовался приборами: сделаны ли?

— А как же, а как же, — суетился старик. — Давно сделал. Жду, а тебя нет.

Иван Иванович рассказал, что его долго не было в столице. Ходил в Архангельск. Привел оттуда в Кроншлот несколько кораблей. (Ага, он капитан!) И назвал, какие корабли: «Селафаил», «Ягудиил», «Варахаил», «Уриил».

Илья Федотович удивился:

— Таких имен нет и в святцах.

— В эскадре будут, — коротко сказал гость.

Он поведал, как сильно потрепало их в море.

— Думал, берега более не увижу. Давно такого шторма не видел.

— Небось с тех пор, когда в Ост-Индию ходил?

Старик дул в блюдечке чай, мелко прихлебывал, косился на Василия и Семена: все знаю, про всех все ведомо.

— Влечет меня, Иван Иванович, разнообразное жизнеописание. Да и в каких ты морях только не побывал, а?

— От тебя не скроешься, — улыбнулся гость. Он разложил на столике небольшой чертеж. — Вот новая буссоль.

Илья Федотович нацепил на нос проволочные очки. Рассмотрел чертеж.

— Сделаешь?

— А через недельку и приходи.

Теперь незнакомец, как бы выполнив главное свое дело, внимательно оглядел парней, не спускавших с него глаз.

— Твои ученики?

— Морской академии ученики. Из Москвы.

— Вон что!

— Вразумляю на путь истинный.

— Это ты умеешь, Илья Федотович. — Незнакомец подмигнул парням. — А как академия вразумляет?

Поговорили о предметах, которые изучают школяры. Семен смешно рассказал о сержанте Евском, об его фортификационной науке, об учителе географии Грейсе.

— А навигацию кто ведет?

— Профессор Фархварсон.

— Это славно. По штюрманам, которых изволил выпустить, могу сказать: надежный учитель.

Имя русское, акцент выдает иноземца. Немец? Француз? Голландец? Скулы широкие, лоб высокий, парик до плеч. Глаза узенькие — монгол? Как просто сказал — привел корабли из Архангельска. Как никого не захотел удивить — побывал в Ост-Индии.

Незнакомец проявил живой интерес к Семену и Василию: откуда родом, живы ли родители, тоскуют ли по дому.

— Меня море рано забрало из-под родительского крыла, — говорил Иван Иванович. — Детство на земле было совсем маленькое.

Как он славно это произнес — детство на земле…

— Когда я умру, — засмеялся Иван Иванович, — то прах мой составит горстку морской соли!

Зрачки пытливые, острые — он ими как бы укалывал.

— А ты что так робок? — обратился Иван Иванович к Прончищеву. — Товарищ твой успевает говорить и за себя, и за тебя.