Виктор Поротников: Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли

Пребрана изумленно взглянула на мать:

– Раньше ты мне этого не говорила, матушка!

– Надобности не было, вот и не говорила, – промолвила Васса. – Я даже побаивалась, краса моя, как бы ты нравом в батеньку своего распутного не уродилась. Однако Господь миловал.

Васса осенила себя крестным знамением.

– Ой, ну хватит звонить-то! Хватит! – сердито воскликнул Мирошка, чуть не поперхнувшись киселем. – Поимей совесть, Васса. Не с той ноги ты сегодня встала, что ли?

Дабы разрядить обстановку, Пребрана принялась упрашивать отца показать ей медного болванчика.

Мирошка согласился и принес игрушку из мастерской, хотя это было не в его правилах. Своими секретами он не любил делиться даже с женой и дочерью.

– Глядите-ка, какой чудной болванчик! – сказал Мирошка и привел в движение круглую головку божка с чуть раскосыми глазками и коротким носом.

Пребрана от восторга захлопала в ладоши.

На румяном лице Вассы расползлась мина непередаваемого изумления.

– Надо же, как живой! – прошептала она, разглядывая маленькую медную фигурку на ладони у мужа. – До чего же забавно сделано! Тебе, Мирон, такую куклу, наверно, смастерить не по силам. Тут особое умение надобно.

– Как бы не так! – обиделся Мирошка. – Вот отверну головенку этому истуканчику и узнаю, какая хитрая загвоздка у него внутри спрятана. Сам таких же истуканчиков понаделаю, даже лучше. Вот увидите!

– Тятенька, – взмолилась Пребрана, – не губи ты этого божочка. Он такой славненький! Подари его мне, а себе другого купи.

– Подарю, когда распознаю его нутро, – стоял на своем Мирошка. – Такие игрушки не продаются на каждом углу. Купец-булгарин, продавший мне этого истуканчика, привез его аж из Хорезма за тыщи верст отсюда. Сам он в Хорезм больше не ездит, ибо страну эту дикие мунгалы разорили дотла. Нету там больше ни городов, ни торговли. Прошлой зимой мунгалы и Волжскую Булгарию огню и мечу предали, так что бедным булгарам, кто уцелел, приходится по русским городам скитаться.

Пребрана так просила отца, так умоляла его, словно речь шла не об игрушке бездушной, а о живом существе.

– Ладно, – уступил дочери Мирошка, – не буду я отрывать головку у этого болванчика. И так дознаюсь, что к чему. А покуда не дознаюсь, божок этот у меня в мастерской храниться будет.

– Тятя, почто ты думаешь, что это божок? – спросила Пребрана. – Может, это просто знатный муж или князь бохмитский?

– Божок это, – насупившись, проговорил Мирошка. – Зовут его Будда. Мне про него купец-булгарин поведал. Где-то за Хорезмом, за высокими горами, есть далекая страна, где люди ему поклоняются. И такие вот игрушки ставят у себя в домах, как мы ставим иконы святых великомучеников, либо берут с собой в дорогу.

– Господи Иисусе! – прошептала Васса и перекрестилась. – Может, не надо, Мирон, кукол на манер этого истуканчика мастерить, коль вещица эта священная?

– Я веры чужеземной не приемлю и тем, что секрет истуканчика этого разгадаю, бога ихнего никак не оскорблю, – возразил жене Мирошка. – Я о хлебе насущном промышляю, а греха в том нету. Вот так-то, женушка.

Мирошка удалился с горделивым видом, зажав медную фигурку в кулаке.

Васса вздохнула и стала убирать со стола.

– Чудное имя у этого бога, – с задумчивой улыбкой вымолвила Пребрана. – Будда! – Она вдруг нахмурилась и спросила с тревогой: – Матушка, а злобные мунгалы до нас не доберутся?

– Не доберутся, доченька, – ответила Васса. – От Хорезма до Руси многие тыщи верст. Ты же слышала, что отец говорил.

– Однако до волжских булгар мунгалы добрались, – не унималась Пребрана, – а река Волга от Рязани недалече.

– В той стороне, говорят, сплошные равнины и лесов мало, потому там степняки и буйствуют, – сказала Васса. – В наших лесах и дебрях для конницы мунгалов раздолья нету, опять же, князья наши гораздо сильнее князей булгарских. Они сами не единожды побеждали и булгар, и мордву, и половцев…

Такой ответ матери успокоил Пребрану.

Стояли теплые июньские деньки. За высоким тыном боярских усадеб буйно цвели вишни и яблони. Раскидистые кроны дубов шумели свежей листвой под порывами ветра.

По вечерам в ольшанике над Окой выводили трели соловьи.

В сумерках часто можно было слышать звонкий девичий смех и дружный хохот парней на дремлющих улицах Рязани. Иногда раздавались недовольные голоса взрослых, прогоняющих неугомонную молодежь от своих окон, или кто-то из родителей загонял домой непослушную дочь.